Борис Акунин: Франция разучилась давать по зубам

Каков национальной характер Франции и сможет ли она пережить трагедию в Париже, Sobesednik.ru рассказал Борис Акунин.

После парижских терактов спекуляции на тему «французской вины» за происходящее появляются во множестве изданий – и не только в России. Выдержит ли французский национальный характер эту трагедию? Сохранился ли он как таковой? Сильно ли современная Франция отличается от той, которую мы знаем по великой прозе XIX века и великому кинематографу «Новой волны»? Обо всем этом мы расспросили Григория Чхартишвили – он же Борис Акунин, – кавалера ордена Почетного легиона, прожившего во Франции несколько плодотворных лет.

– Вы долго жили во Франции – ощущали ли на себе столь часто упоминаемую ксенофобию рядовых французов, их неприязнь к иностранцам?

– Нет, не ощущал и не сталкивался. Возможно, потому, что у меня все-таки довольно специфический круг общения, в котором подобные вещи немыслимы. Хотя нет, и в случайных разговорах с людьми вовсе посторонними мне за десять лет ни разу не доводилось слышать каких-то ксенофобских пакостей. На заборах иногда что-то увидишь намалеванное. Ну, заборы – это скрижали для известно каких надписей.

– Есть мнение, что Францию надломил еще Наполеон, она надорвалась – отсюда военные катастрофы 1870 и 1940 годов. Как вы думаете, может, они действительно разучились сопротивляться и превратились в нацию рантье? Ведь и в Первой мировой они воевали так себе. У нас много писали о том, что Брусилов спас Париж.

– Считается, что жизненные силы Франции подорвало страшное кровопускание как раз Первой мировой войны, где французы воевали больше всех (и лучше всех) участников Антанты. Они вытянули на себе основную тяжесть той бессмысленной кошмарной бойни, но заплатили чудовищную цену. Страна тогда потеряла убитыми почти треть молодых мужчин. До сих пор в каждой французской деревне стоит обелиск с длинным списком имен – в несколько раз более длинным, чем перечень жертв Второй мировой.

[:image:]

Что касается «нации рантье», это, конечно, не так. Но, несомненно, ощущается некий побочный эффект благоустроенной, спокойной жизни: растерянность перед лицом дикой, иррациональной агрессии. Это не исключительно французское, а общее для Западной Европы явление, психологически и антропологически очень понятное. Развиваясь и благоустраиваясь, цивилизация «размягчается», отучивается решать конфликты кулачным боем. А иногда бывает необходимо спрятать пенсне в карман и дать по зубам тому, кто иного разговора не понимает. У американцев это получается лучше, чем у европейцев.

– Что такое пресловутый галльский дух и сохранился ли он? Какие добродетели определяются этим понятием – остроумие, живость, сексуальность, аппетит, храбрость и т.д.?

– Всякие рассуждения о национальной ментальности очень условны, а мои – тем более. Делайте на это скидку. Я не слишком большой знаток Франции. Я бываю там, когда мне нужно спокойно поработать, а это значит, что главным образом сижу за письменным столом и мало что вижу.

Мне кажется, что сегодняшние французы таковы:

– доброжелательны, но мало любопытны ко всему чужому;

– справедливы, но сильно подвержены социалистической демагогии;

– очень хорошо и аппетитно отдыхают, но не очень много работают;

– способны к проявлению солидарности в самом высоком смысле этого слова;

– женственности в культуре больше, чем мужественности (что и хорошо);

– очень свободны сами и уважительно относятся к свободе других людей.

Как-то так.

[:image:]

– Сохранился ли национальный характер где-то в современной Европе или это давно уже унифицированная нация?

– Характер сохранился, но появились и продолжают оформляться некие общие ценности: представления о приемлемом-неприемлемом, о хорошем-плохом, о красивом-некрасивом и так далее. Я наблюдаю вблизи три европейские страны: Францию, Британию и Испанию. Национальный характер повсюду (если это не Лондон или Париж) очень чувствуется. И это приятно. Я – и за глобализацию, и за национальные особенности. Спорят об этом много, но этот конфликт, по-моему, в значительной степени надуман и мотивируется лоббистскими интересами.

– Почему вы выбрали Францию – по крайней мере сначала – для жизни и работы? Разве она не стала давно уже литературной провинцией? (Вопрос, если что, намеренно провокативный.)

– В Северной Франции, в бретонском Сен-Мало какая-то особенная атмосфера. Я очень чувствителен к подобным вещам. Попадаю в какое-то место и сразу чувствую: здесь будет хорошо работаться, а здесь плохо. Сами знаете: писательское ремесло – штука довольно иррациональная, не все можно объяснить, но все можно почувствовать. В Сен-Мало отличное сочетание прелести французской провинции с суровыми скалами, ветрами и беспрестанными дождями. Ливень молотит в окно: сиди, гад, дома, нечего по пляжам шляться, работай!

• Примите участие в опросе: Считаете ли вы, что в России нужно ввести смертную казнь для террористов?

А литературной провинцией Франция ни в коем случае не стала. Я, пожалуй, знаю на свете только три страны, где литература все еще считается важным делом и где к писателям относятся как к довольно почтенным персонам: Франция, Россия и Япония. В Японии писателя называют «сэнсэй», во Франции – «мэтр». В России… Ну, в России по-всякому называют. Иногда бранными словами, но это бывает даже почетней, чем «мэтр». Значит, не зря жжешь глаголом.

Свежие новости и актуальные статьи о расследовании трагедии во Франции смотрите в рубрике Теракты в Париже.

[:wsame:][:wsame:]