Дмитрий Быков: Национальный миф и спасение без революции

Для людей XX века Габриэль Гарсиа Маркес сделал побольше Маркса. Маркс полагал, что сценарий развития всех народов и стран одинаков и определяется чередованием одних и тех же общественных формаций. Маркес с небывалой полнотой, точностью и силой описал особый латиноамериканский путь, национальную матрицу, очень похожую на нашу.

Он наверняка читал «Историю одного города» и в своей истории одной деревни замечательно и наглядно показал, чем кончаются сто лет одиночества и какая бесконечная свинцовая осень патриарха проступает вслед за ними. Для Латинской Америки он сделал то же, что Томас Манн для Германии, Фолкнер для Америки, а для России так никто пока и не сделал. 

Когда распространились слухи о его смертельной болезни, в сети появилась наскоро состряпанная кем-то стилизация под Маркеса: фальшивое прощальное письмо миру. Маркес немедленно опроверг эту фальшивку – и не потому, что пытался скрыть смертельную болезнь, а потому, что прощальное письмо было плохо написано и это его оскорбило. Там содержались слюнявые воспоминания о юности и горькие сожаления о том, что он уделял мало внимания людям.

[:image:]

К сожалению, чтобы хорошо написать о людях, в жизни приходится уделять им не слишком много внимания. Чтобы написать «Сто лет одиночества», Маркес отказался от всех своих журналистских заработков, и чтобы отправить рукопись издателю, его жене пришлось заложить последний браслет или что-то в этом роде.

Кажется, на вопрос «Что же мы все будем есть?» он ответил родне, как полковник из его ранней повести: «Дерррьмо». В результате он стал самым состоятельным писателем Латинской Америки, а в один из своих приездов в СССР, когда Леонид Зорин спросил, нет ли у него проблем с цензурой, скромно сказал: «Я – национальное достояние». 

[:image:]

Невероятный темперамент Маркеса сумел переплавить и слить в единый поток предания инков, молитвы испанцев, национально-освободительные мифы, партизанские песни и политические лозунги. После Маркеса говорить об особом пути стало нельзя: он показал, что всякий особый путь заканчивается вырождением. Более страшной картины деградации, опустошения и тоски, чем его роман «Осень патриарха», в литературе XX века не было.

Разумеется, Маркес не обольщался альтернативами: насчет Америки он не питал иллюзий, Европой, кажется, не интересовался вообще, зато дружил с Кастро и часто бывал на Кубе. Очень может быть, что и в этом пути он разочаровался под конец. Но все лучше, чем беспрерывные изматывающие повторения и бесконечно длящаяся автократия. 

[:image:]

Не сказать, чтобы Латинская Америка после Маркеса стала жить намного лучше. Она стала жить иначе. Он доказал, что великая проза для того и нужна, чтобы сформулировать национальный миф и избавиться от него.