Владимир Гудилин: Если ждать вдохновения, можно прождать всю жизнь

11 апреля в Галерее Классической Фотографии открывается выставка «ПЭКШОТ-2019», на которой будут представлены авторские работы самых влиятельных деятелей российского кино, в большинстве своём не связанные с их основной профессией.

Накануне открытия Sobesednik.ru побеседовал с одним из участников проекта, художником-постановщиком Владимиром Гудилиным, который участвовал в создании таких картин, как «Любовник», «Стиляги», «Географ глобус пропил» и «Большой», — о кино, о свободе художника, о роли личного творчества в жизни и в работе кинематографиста:

— Расскажите, пожалуйста, над чем вы сейчас работаете, чем занимаетесь?

— Я занимаюсь кино. Как художник-постановщик.

— А в каких проектах вы сейчас участвуете?

— В проекте режиссёра Андрея Смирнова, вы, возможно, знаете его по фильму «Француз». Мы готовим новый фильм, название проекта я не могу разглашать. Есть некие незримые правила, да и просто чтобы не сглазить.

— А с чего вообще началась ваша работа в кино? Как вы к этому пришли?

— После армии. Может быть знаете, были раньше такие советские афиши, где печатали расписание, в каком кинотеатре что идёт. И не было ни одного кинотеатра, ни одного фильма, который бы я пропустил. И так мне это понравилось, что я решил поступать. Сначала на режиссёра пробовал, но не прошёл, а потом поступил на художника-постановщика.

...Как любой художник, я пишу — «картинки», как я их называю. Недавно ещё начал резать из липы.

— Это как тренировка?

— Да, для тренировки. Ну вот музыкант, он играет концерт один раз в неделю, а готовится к этому каждый день.

А потом, ведь наша профессия хамелеонская. Мы должны подстраиваться под режиссёра, под сценариста, стараясь слиться с задачей, обусловленной сценарием, пространством, деньгами. А тут перед тобой лист, холст, краски — и ты сам себе режиссёр, ты свободен в этом пространстве. Так что ещё — чтобы восполнить недостаток свободы.

— А когда вы находите время для личного творчества?

— Между кино. Даже когда уже снято кино, голова всё равно забита. Нужно время, неделя, две, чтобы освободиться, выгрузить. И вот постепенно освобождаешься, и начинает приходить.

Есть такая у Марины Цветаевой серия — «Пушкиниана». Вот и у меня есть своя маленькая «Пушкиниана». Я очень люблю заниматься всем, что связано с Пушкиным. У меня восемь или девять работ разных. Я по-хармсовски подхожу к этому. То есть я пытаюсь раскрыть то, что за — показать не «сладкого», который всем надоел, Пушкина, а того, который настоящий. Он же был бабник настоящий, трижды был брит, потому что болел гонореей! Ну что? Из песни слов не выкинешь. Только представьте — лысый Пушкин! Он писал и хулиганские вещи, была «Гаврилиада». В Пушкине как бы выражен путь человека от зародыша до личности, этим он для меня и привлекателен.

— А что вас вдохновляет?

— Чужие картины, чужая живопись. Природа. Женщины. Всё как у всех нормальных людей! Вдохновение приходит, когда рисуешь. Если ждать вдохновения, можно прождать всю жизнь.

— Есть ли какие-то люди в кино, с которыми вам хотелось бы поработать?

— Это вопрос возрастной. Он скорее относится к вам, чем ко мне. Мне уже не хочется работать — мне хочется заниматься живописью. Она, конечно, не кормит в наше время. Я думаю, если бы я всё бросил, я бы года два-три победствовал, а потом потихонечку выровнялся. Не хватает силы воли это сделать.

— А в какой момент вы стали думать, что кино — это не вся ваша жизнь?

— Это, опять же, возраст. Любой человек в каком-то возрасте, похожем на мой, приходит к выводу, что он хочет себя как-то реализовать самостоятельно, а не только в этой хамелеонистой профессии. Это прекрасная профессия, я знаю людей, которые растворяются в ней, это замечательные мастера. А мне всё время чего-то не хватает, хочется выйти на какой-то самостоятельный путь. Может быть, это иллюзия и никогда этого не получится, но хочется. А может быть, это и помогает мне в кино делать что-то помимо обязательного, привносить какие-то личные вещи, которые художник, целиком погружённый в профессию, может не увидеть, пропустить. Я наполняю кадр тем, что я вижу за кадром, тем, что я добываю в живописи.

— Как вы думаете, человек, который делает кино, должен уметь рисовать?

— Обязательно. Во-первых, это удовольствие, а потом, ты же должен уметь выразить, передать. Первое искусство — это были наскальные рисунки, с их помощью люди друг другу рассказывали, как и кого они поймали — козу, носорога или мамонта. Это язык более древний, чем слова. А разве плохо знать ещё один язык? Ну и потом, ты всегда можешь нарисовать, что ты хочешь, какой стул ты хочешь в кадр, и это будет точнее, чем объяснять словами. Это инструмент. Когда ты им владеешь, это доставляет удовольствие тебе и окружающим людям.

— Есть проект или работа, за которую вам стыдно?

— Есть.

— Какая?

— Не скажу.

— А есть работа, которой вы гордитесь?

— Совершенных нет — «всё в кредит», как кто-то сказал. Мне доставляло удовольствие работать на «Стилягах», на картине «Жила-была одна баба», когда мы построили целую деревню.

— Вы когда работали над «Стилягами», вы думали о том, что делаете крутой, классный фильм?

— Я был тогда в творческом расцвете и ещё был романтически, в нужной степени, увлечён кинопроизводством. Была мощная команда, и был бюджет, позволяющий воплотить это всё. И, конечно, замечательная личность самого режиссёра, который позволяет фантазировать, не бьёт по рукам, а доверяет. Это очень важно для художника — определённая свобода.

— Как по-вашему, какие три качества важны в режиссёре?

— Порядочность. Образованность, безусловно. Он должен разбираться в живописи, литературе, в параллельных вещах. Ну и отсутствие снобизма.

...Как нас учили, кино — это симбиоз искусств. Первые фильмы даже подражали живописи — все эти панорамы, статичные кадры. Но всё меняется, сейчас камера позволяет длинный фокус, движение. Появляется новый язык — я его не очень принимаю, но он есть, этот «клиповый» новый язык.

И всё зависит от задачи. Какая задача, такие краски я беру. Нужен голубой — я беру голубой, нужен чёрно-белый — я пишу гризайлью чёрно-белой.

Режиссёр снял чёрно-белый фильм, например «Семнадцать мгновений весны» — оно снято как чёрно-белое. А сейчас начинается это безумие — красить чёрно-белые фильмы! Это же невозможно смотреть, это порнография!

Но я говорю не о конкретных красках, а скорее о тональности картины. Раньше понятие кино было ближе к понятию картины, потому что художник был в авангарде. Перед началом картины ему давалось три месяца на эскизы к картине. Потом он показывал их режиссёру и оператору. В этих эскизах был стиль фильма, определённая тональность, композиционные решения. Это не были раскадровки или экспликация — это были большие картины, как бы создающие атмосферу будущего фильма. На основе этих картин создавался мир, в который режиссёру и оператору нужно было погрузить всех. Колористический, костюмный, панорамный он или камерный — это было понятно по этим эскизам.

— Что из последнего просмотренного вам запомнилось? Какое кино?

— На самом деле я смотрю кино очень специфически. Мне, например, нравится «Гордость и предубеждение». Там потрясающая игра актёров, там не замечаешь работу художника, но любуешься картинками, погружаешься в Англию начала XIX века. Иногда видишь очень неожиданное что-то. Как писала Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора…» Иногда берёшь что-то из совсем неожиданных вещей, совсем не «топовых», собираешь из осколков.

В оформлении материала использованы фотографии работ Владимира Гудилина