Режиссер Владимир Бортко: Сложнее «Мастера и Маргариты» не было ничего
Продюсеры телеканала «Россия» в голос признали: работа Бортко над сериалом «Мастер и Маргарита» шла напределе возможностей. Озирая стройные ряды отечественных режиссеров, автор этих строк затрудняется назвать человека, который справился бы с подобной задачей.
Продюсеры телеканала «Россия» в голос признали: работа Бортко над сериалом «Мастер и Маргарита» шла напределе возможностей. Озирая стройные ряды отечественных режиссеров, автор этих строк затрудняется назвать человека, который справился бы с подобной задачей. Мнений будет еще множество, напишут о фильме больше, чем о любом другом отечественном проекте, но уже сейчас ясно, что Бортко сделал не просто добротную экранизацию, но выдающееся по красоте и силе кино, местами конгениальное тексту. Это лучше, чем «Собачье сердце» и «Идиот». Кому-то не понравились первые серии, кого-то смутили третья-четвертая, но после пятой зрители почти единогласно сошлись на том, что на глазах происходит чудо.
– Владимир Владимирович, прежде всего поздравляю вас.
– Спасибо.
– Рисковали вы сильно. У романа побольше фанатов, чем у Толкина.
– Фанат, как вы это называете, по определению несамостоятелен. Он зависит не ,только от чужого текста, но и от чужого мнения. Сегодня он на сайте ругает картину, а завтра будет в восторге.
– Жалко только, что у вас так и не получилось привлечь Брандауэра на роль Воланда.
– А что, я собирался?
– Писали…
– Вы всему верите, что в газетах пишут?! Я после Янковского сразу обратился к Басилашвили, у меня и сомнений не было на его счет. Помню, как сразу после «Собачьего сердца» писали, что сроду такой дряни не видели. А теперь выражали сомнение, что я дотяну до уровня «Собачьего сердца»… Делать надо, что хочется, и ни к кому особенно не прислушиваться. Иначе проживешь не свою жизнь – и кто будет виноват?
Почему Воланд мало начудил в Москве
– Вы очень ко времени сделали экранизацию.
– Не думал об этом совершенно. Политконтекст меня не занимал. Даже биографию Булгакова я наверняка знаю хуже вас, даром что я киевлянин и он, так сказать, наш. Есть книга, она меня восхитила еще в
первой публикации, ощипанная, – 16 лет мне было; не могу сказать, что с тех лет мое восприятие романа сильно изменилось.
– А что заставляет человека экранизировать книгу?
– Вообще-то я деньги так зарабатываю.
– Не верю, что все сводится к этому.
– А вы для чего берете интервью?
– Интересно.
– Вот сочетание личного интереса с денежным я и называю правильным выбором профессии. Мне тоже интересно. Если серьезно, единственный стимул к экранизации – когда книгу, которая тебе нравится,
все читают неправильно. Вычитывают то, чего там нет. Не замечают очевидного. Вот есть, допустим, «Идиот» – один из любимых моих романов. И смотрю я фильм Пырьева. И вижу, что к Достоевскому все это не имеет никакого отношения. Что угодно там есть, а Достоевского нет. Страшное сверкание глаз, мелодраматизм, напыщенность, генерал с генеральшей вообще на людей не похожи – все режет глаз. Между
тем роман совсем про другое: он про то, как молодой человек вырос вне России, ничего о ней не
знал, очень много читал. В его сознании возник образ, не имеющий отношения к реальности:
вот есть великая страна на пороге великих перемен, в ней нечто затевается… В 60-е годы позапрошлого века именно так она со стороны и выглядела: идут грандиозные преобразования, нужны лучшие умы… И вот он
едет в Россию – с намерением к этим преобразованиям примкнуть, а там, чем черт не шутит, и возглавить, потому что намерения у него чистейшие и ум кипит. Он приезжает и видит, что никому ни до каких преобразований дела нет, все заняты только своими страстями, часто болезненными, и страсти эти их
губят, а вокруг все рушится к черту. После чего он сходит с ума и уезжает, чтобы больше не
вернуться.
«Мастер и Маргарита» – похожая коллизия, между прочим. Есть некий человек… можно сказать, что дух или падший ангел, но я предпочитаю говорить, что человек. И узнает он, что в некой стране строят принципи
ально новое общество – без корысти, без угнетения, без пороков. А поскольку он в некотором смысле специалист по порокам, знаток их истории и теории – ему интересно, и он едет разбираться на месте: как так, что за новые люди? Произвел контрольные замеры. Это, кстати, ответ на вопрос: почему дьявол так сравнительно мало начудил в Москве? Почему не разнес все, ограничившись несколькими простыми чудесами, гастролью в варьете и спасением одной пары? Потому что ему больше ничего не надо было: он едет не конец света устраивать, а разбираться в ситуации. Ставит эксперименты: с деньгами, с разоблачением вранья… И видит, что люди как люди, квартирный вопрос их только испортил. Квартирный вопрос надо понимать в самом широком смысле.
Безруковский Иешуа победил его же Сашу Белого
– Я не согласен с ним, что «люди как люди». Все-таки люди 30-х годов были особенные.
– Ну, с Воландом соглашаться необязательно. Но в 30-е он вполне мог констатировать крах великого эксперимента по созданию нового человека. Это не значит, что эксперимент не будет продолжаться. Я действительно считаю его великим, и человечество к социалистической утопии вернется еще не раз.
Это как церковь. Что, у церкви не было неудач? Были, и принципиальные, вроде крестового похода детей. Но скомпрометировать христианство такими вещами невозможно. Когда Воланд у нас смотрит на публику
варьете, на лице у него скорее…
– …сострадание.
– Некоторое разочарование, я бы сказал. Обидно же, что люди – опять только люди.
– У вас не было колебаний насчет Лаврова – Пилата? Все-таки за ним – огромная толпа советских положительных героев, которых он сыграл, и некоторые говорили, что Пилат похож на Ленина…
– Меня именно это в Лаврове и привлекало. За ним не только галерея советских положительных типов, но и вообще образ сильного человека. На роль Пилата он подходил идеально – потому что ему свою силу доказывать не надо, как Пилату не надо доказывать Каифе, что он в случае чего может здорово испортить ему жизнь. Лавров, как и Пилат, – герой с репутацией, с ореолом властности. «Мальчик ли я, Каифа?»
– Безруков тоже актер с репутацией. Она вас устраивала?
– Вопрос на вопрос: Безруков плохо сыграл?
– Хорошо. Но с просвечивающим сквозь него Белым я поначалу ничего сделать не мог…
– Да нет там ничего подобного! Безруков – сильный актер. Он и без грима – какой там особенный грим? – был бы вполне убедителен. Всех этих разговоров про Сашу Белого я вообще не понимаю. Кажется, он победил предубеждение, если оно и было у части зрителей.
В сериальном формате в чем главная трудность? Особенно когда серии короткие – пятьдесят минут? В обычном двухчасовом фильме ощутимее ритм. Он в сериале отчетливо нарастает, и я-то знаю, где это происходит. Определенный перелом – в пятой серии, следующий – в седьмой, где бал сатаны (я седьмую вообще люблю больше остальных), потом все это ускоряется уже лихорадочно, чтобы в финале взорваться. Но для такого эффекта раскачка должна быть неторопливой, точно просчитанной, и первые три серии
должны оставлять впечатление некоторой вязкости. У людей не хватает терпения досмотреть,
они торопятся с выводами – мы и так уж поставили две первые серии в один день, освободив их
от рекламы. Они – самое трудное, дальше не оторвешься.
– У вас нет ощущения, что «Мастер» – все-таки роман не без пошлости? Что готический роман пришел в Россию в оболочке плутовского, сатирического, как Азазелло или Бегемоту, красавцам и злодеям, пришлось напялить гротескные маски? Они же там в конце, при отлете, совершенно другие…
– Все обстоит ровно наоборот. Булгаков всю жизнь занимался политической и – шире –социальной сатирой, он сатирик по преимуществу, как и Гоголь. Чтобы написать жесткий и точный роман, ему понадобился сказочный и готический антураж. Только под маской сказки столь резкая книга и могла проскочить, он же не отказывался от надежды увидеть ее опубликованной! Вообще же «Мастер» – роман не мистический. Ему это приписывают, раздувают легенду о патологической невозможности его снять, о роке, который над ним тяготеет… В сотый раз повторяю: мистика действует на тех, кто в нее верит. Для меня вся чертовщина в романе – художественный прием, не более. Думаю, что и для Булгакова тоже. Он был врач, человек трезвый.
Поцелуй в колено – это не эротика
– О смешных или роковых случаях на съемках спрашивать не буду…
– Да не было ничего смешного, и рокового тоже. Огромная картина была снята за 9 месяцев – вам любой скажет, что это практически невозможно, особенно при таком разбросе натуры и огромной актерской
занятости. Такого плотного графика съемок и такой ответственности у меня не было никогда, хотя длинные проекты случались и раньше – в «Бандитском Петербурге» 15 серий, в «Идиоте»–10… Но сложнее
«Мастера» не было ничего. Не до веселья было и не до рока – все работали.
– Вам сталинский стиль, так называемый «вампир», нравится?
– Да, как всякий стиль, эстетическая законченность вообще… Думаю, в больничных сценах я эту любовь отчасти реализовал – особенно на тех планах, где роскошное здание в лунном свете…
– А к аналогии «Сталин – Воланд» вы как относитесь?
– Некоторые основания для такого соотнесения роман действительно дает – хотя бы потому, что в уста Воланда вложено несколько дословных сталинских цитат. Ну, например: «Вам кажется, что это невозможно?
Нам тоже. Но ми папробуем». И еще несколько словечек, для тогдашнего читателя вполне узнаваемых. Это совершенно не делает «Мастера» сталинистским романом. Наоборот, мне кажется, что Воланд подвергается
авторскому осмеянию, он тоже сатирический персонаж, и его демонизм высмеивается у Булгакова неоднократно. Ревматический, несколько мелочный, временами провинциальный дьявол, начисто проигрывающий Левию Матвию… Думаю, что и к Сталину, особенно к его претензиям на тот же демонизм и всевластность, он относился соответственно. Трезво. Роман-то, вконце концов, не о дьяволе, а о
Мастере и Маргарите.
– Кстати, о Маргарите. Выбирая Ковальчук, вы учитывали некий эротический подтекст книги? Потому что из всех кандидаток на Маргариту она выглядела, конечно, самой сексуальной.
– А где в «Мастере» эротический подтекст, серьезно?
– Да полно там эротики. Голые полеты над Москвой, поцелуи в колено на балу Воланда, потом «Верните мне Мастера, моего любовника!»…
– Вот она, поколенческая разница! Мне-то казалось, что поцелуй в колено – выражение почтения и благоговения, а вы там видите эротику. Зато слово «любовник» вам почему-то кажется откровенным, хотя – ну а как это еще назвать-то? Моего друга? Моего любимого писателя? Эротический подтекст, пожалуй, есть в сатанизме – извращенная, темная эротика, – но у Булгакова сатанизмом не пахнет. Голая Гелла, голая Наташка на борове – это как раз скорее пародия, запоздалое пересмеивание серебряного века с его пошлятиной.
– Со времен «Собачьего сердца» хочу спросить вас: вы не имели в виду слегка спародировать другую пошлость – либеральную? У Карцева в роли Швондера проскакивают интонации Новодворской.
– Ну, я не настолько ее знаю…
– Но вообще – не было у вас желания высмеять это время, конец 80-х? Когда новые шариковы были одержимы новыми идеями – уже не перепиской Энгельса с Каутским, а либеральными и демократическими лозунгами?
– Конкретно о высмеивании тех лозунгов я, помнится, не думал, но вообще – да, картина ведь, как и повесть, о приключениях идеи. О том, что бывает, когда идея сочетается с добродетелями массового человека. О том, во что превращается абстракция, когда ее спускают в массы… Проблема Шарикова ведь не в том, что он
исповедует марксизм, или либерализм, или государственность. Проблема в том, как он это делает. Не в том беда, что ему вдолбили Энгельса с Каутским или Декларацию прав человека. Беда в том, что у него
собачье сердце.
– Что дальше будете снимать – не придумали?
– Придумал. Пока секрет.
