Виталий Игнатенко: Мы идем в правильном направлении. Но оно очень тяжелое

Судьба помотала его и по журналистским тропам – военным и мирным, и по высоким кабинетам – много лет он возглавлял ИТАР-ТАСС, работал в ЦК КПСС, был помощником Горбачева, вице-премьером в правительстве Черномырдина, оставаясь главой ТАСС. Потом был сенатором...

У него и сейчас уютный кабинет в старом здании агентства и масса дел. Когда я пришла на встречу, он, как и всегда заботящийся о людях, с кем работал, решал проблему с пенсией одной из сотрудниц ТАСС.

Плохими бывают поступки, а не люди

– С удовольствием прочитала вашу книгу «Со мной и без меня». Поразило, что ни о ком не отзываетесь не то что плохо, но даже критически. Между тем мемуары насыщены громкими именами, репутация некоторых далеко не однозначная. Боялись обидеть или и впрямь не видите в людях недостатков?

– Я убежден: плохих людей не бывает, бывают плохие поступки. Поступки – вот что для меня определяет человека. На мой взгляд, все, о ком я пишу, за всю жизнь не совершили ни одного дурного поступка.

– Вам довелось поработать со всеми главами страны, начиная с Леонида Брежнева. Все наши лидеры – люди очень разные. Кого-то бы выделили?

– Лучше скажу, что их объединяло: все они – выдающиеся личности, серьезные профессионалы, патриоты страны. Возможно, не все у них получалось. Но быть лидером в России и быть серым нельзя. Это видно по нашей истории, особенно по современной.

– При каждом новом лидере переоценивают правление прежнего. Как правило, с отрицательным знаком. Во все эти периоды вы были в обойме, причем не на последних ролях. Не обидны такие оценки?

– Это наша традиционная национальная забава – переоценивать что-то в прошлом, подгонять выводы истории под себя. К этому можно было бы привыкнуть... Но обидно, что подчас знающий не говорит, а говорящий не знает. И поэтому появляются умозаключения, которые (от незнания или умышленно) меняют угол зрения россиян. Противостоять этому очень тяжело. Тем более сейчас, когда нет в обществе желания глубоко вникнуть в суть, изучить...

На мой взгляд, лакмусовая бумажка – отношение к Михаилу Горбачеву. Это показатель нашего отношения к свободе (не только слова, но и в экономическом, политическом, духовном, религиозном смыслах). И еще показатель того, как каждый из нас эту свободу ценит. Если человек считает, что она необязательна, факультативна, он будет искать в перестройке только ошибки. А если он не может без свободы, то видит совершенно другую страну. Сегодня ведь можно, скажем, любую книгу издать и т.д. Это очень важно, но мы об этом почему-то забываем.

В любом случае нужно задумываться не столько о том, ошибся ли кто-то, а о сегодняшнем дне и о том, что нас ожидает.

– А что нас ожидает?

– Мы идем в правильном направлении. Оно правильное, но очень тяжелое. Для России это особенная тяжесть, поскольку в нашем национальном характере очень много консервативного. Нам всегда кажется, что в прошлом, когда за нас всё решали, было легче жить. Но я вижу важный сдвиг: многие мои студенты другие. Им кажется, что самостоятельность – не наказание, а дар божий. Они высоко ценят возможность быть свободными. И эти новые люди выросли буквально за одно поколение! Я вообще считаю, что национальная идея России во все времена – чувство собственного достоинства: и страны, и коллектива, и каждого отдельного гражданина.

В журналистике много фамилий, но мало имен

– Ваши самостоятельные студенты довольны состоянием их будущей профессии? Куда делась свободная и качественная пресса начала перестройки?

– Мой друг, один из лучших журналистов страны Александр Пумпянский написал замечательную книгу, название которой все объясняет: «Красное и желтое». И подзаголовок – «От истмата до компромата».

Мы прошли именно этот путь. Правда, у нас, к счастью, была огромная площадь замечательной журналистики – и перестроечного времени, и раньше, например «Комсомольская правда», где я начинал в 1960-м и проработал 15 лет. Это была великая журналистика. Это была не профессия, это было состояние души

– И куда все это ушло? А главное, почему?

– Проще говоря, раньше в газетах джентльмены писали для джентльменов. Сегодня – абсолютно безответственная болтовня в интернете, упражнения блогеров. Это все настолько размывает настоящую – серьезную и нужную обществу – журналистику, что просто оторопь берет. В профессию пришли люди, у которых есть высшее образование, но нет среднего.

Вот я, надеюсь, профессионал, но на моем столе нет ни одной газеты. Я их не читаю, у меня нет в этом потребности. А это плохо. Общество деградирует без качественной публицистики.

– Вообще ничего не читаете? Или в интернете смотрите?

– Я читаю не газеты, а авторов. Тех, про кого уверен, что они одарят меня какой-то мыслью, заставят задуматься. Юрий Рост, к примеру, Миша Ростовский... Одним из лучших редакторов считаю Диму Муратова («Новая газета»). Редактор – это профессия, которая дорогого стоит: ведь он берет на себя в два раза больше ответственности, чем пишущий. Таким, например, был Витя Лошак, главред «Огонька».

Сегодня в журналистике много фамилий, но мало имен. И это беда. Раньше за каждой фамилией мэтра – Инна Руденко, Слава Голованов, Толя Иващенко, Вася Песков, Толя Аграновский, Егор Яковлев, Костя Щербаков, Виталий Ганюшкин... – знак качества. Сегодня этого нет.

– Возможно, потому, что в СМИ больше нет свободы?

– На мой взгляд, профессия попала в развилку. Для многих свободой стала работа в госСМИ, а не на некоего олигарха. По сути, и там несвобода, и тут. От такой журналистики мало чего можно ждать. Сегодня у корреспондентов нет ощущения, что они навсегда пришли в профессию. А ведь это должно быть именно так: ты раз и навсегда продался идее, своему мироощущению... Если у тебя нет этого чувства, тебе все равно. И получается, что сегодня человек – журналист, завтра он в пресс-службе, потом – рекламный агент, а в итоге и вовсе киосками руководит...

– Не потому ли, что те, кто пытается преодолеть запрет писать критически о сильных мира сего, нередко оказываются под судом?

– Преодоление любого запрета – вопрос профессиональный.

– Но разве нормально, что опасно писать про то, что у какого-то крупного чиновника доходы из непонятных источников? Следователи же приходят к журналисту, а не к нему...

– Согласен, что это ненормальное положение. Но ведь ваша газета пишет об этом спокойно. И еще некоторые СМИ. Думаю, тут скорее вопрос профессионализма, а не запретов. Если у вас есть доказательства, вам легко. И тяжело, если писать так, как это делают сегодня в большинстве случаев – мазнул грязью, пошел дальше. Сегодня очень просто с кем-то расправляться, сводить личные счеты и ни за что не отвечать. Потом начинают разбираться, и выясняется: очень много надумано, заказано. Разве можно при этом удивляться, что вера в нашу профессию катастрофически падает?

«Малую землю» Брежнев печатать не торопился

– К вопросу о фактах. Правда, что вы – один из тех, кто писал «Малую землю»?

– Правда. Но это не планировалось сделать «самым знаковым произведением эпохи», как потом, к моему сожалению, вышло.

В журнале «Новый мир» тогда публиковались мемуары наших заслуженных военных маршалов, генералов... До этого были напечатаны воспоминания Анастаса Микояна, готовились – Андрея Громыко. А Леонид Ильич очень любил рассказывать о своих военных буднях... Поэтому и решили опубликовать их в «Новом мире» – журнале с хорошей репутацией и небольшим тиражом. До того, конечно, сверили факты. В общем, журналистская рутина.

Но как только вышел журнал, это произведение, увы, начало жить собственной жизнью. Между прочим, Брежнев долго не решался публиковать этот текст.

– Потом было стыдно признаваться, что это вы писали?

– С воспоминаниями Брежнева работали несколько человек, и мы потом дали друг другу слово: никогда никому не скажем о своем авторстве. И до сих пор до конца не говорим, кто какие кусочки писал.

Хотя фамилии иногда мелькают. Но совершенно не те. Я однажды даже сидел за столом, где очень известный журналист рассказывал, как он писал воспоминания Брежнева. Я не стал его опровергать.

– А почему?

– Мне казалось, что это выдало бы мое частичное авторство. Да и за этого весьма заслуженного мэтра было как-то неловко: ему-то зачем было придумывать? Еще одну лычку в погоны?

А во время перестройки начали искать возможность, как прижучить авторов: вдруг они, скажем, не заплатили налогов с гонораров? Но ничего не нашли – никаких денег мы не получали.

Шеварднадзе за меня заступился

– В вашей журналистской жизни было много удивительных историй – хоть авантюрный фильм снимай. Например, как вы на излете Союза отправились в ЮАР, с которой отношений у СССР не было... Не боялись оказаться на ковре в ЦК? Риск – составляющая профессии?

– Согласитесь, нельзя было журналисту пренебречь такой возможностью. Я тогда был главным редактором журнала «Новое время». Мы с коллегой были в Замбии, брали интервью у президента Кеннета Каунды, лидера движения, которое противостояло расистскому режиму ЮАР. Я спросил, нельзя ли нам, поехать к его оппонентам. Каунда ответил: «Вам можно».

На месте наш самолет окружили военные... Думаю: всё. Будут нас выгонять. Оказалось, наоборот, встретил нас глава МИД ЮАР Питер Бота и сразу повез к себе домой. Предложил встретиться с президентом де Клерком. Когда мы уходили, де Клерк написал короткую записку, запечатал в конверт и попросил передать Эдуарду Шеварднадзе. Я пообещал.

– А в Москве вас уже ждали воронки?

– До этого не дошло. Но впереди нас уже летела телеграмма: мол, нарушили все законы пребывания советского человека за рубежом... Разразился дикий скандал. Самое маленькое – меня могли погнать с работы. И тогда я позвонил своему коллеге еще по «КП» Теймуразу Степанову, он был помощником Шеварднадзе. Попросил помочь. Министр за меня заступился: «Он такое письмо привез, за которое его благодарить надо, а не выгонять».

Подарил папе римскому фото из его юности

– Это ведь не первый ваш опыт в роли дипломата. Один из таких моментов – ваше знакомство с папой римским Иоанном Павлом II. Правда, что оно состоялось благодаря снимку времен его юности, который хранился в закрытом архиве ТАСС? Копия-то хоть осталась в России?

– Нет. Дело это касалось только взаимоотношений папы римского и Ирины Иловайской (журналист, была секретарем у Солженицына в Вермонте в США. – Ред.). Снимок был сделан в 1945-м в польском Закопане. Наш корреспондент, судя по всему, снимал не ксендза Войтылу (папой римским Иоанном Павлом II он стал лишь в 1978 году. – Ред.), а Иловайскую. За ней, видимо, велось наблюдение. Фото лежало в папке с надписью «антисоветчики», там же хранились снимки некоторых деятелей НТС (Народно-трудовой союз российских солидаристов – политическая организация русской эмиграции. – Ред.). Мне ее принесли, когда разбирали спецархив.

Мы сделали хорошую копию, отдали ее Ирине Алексеевне. А оригинал Путин подарил Иоанну Павлу II.

– Как получилось, что снимок передал президент, а не вы?

– Планировался визит в Ватикан, и я рассказал сотрудникам его аппарата, что есть уникальная фотография, что она очень дорога папе, объяснил, почему.

На мой взгляд, наш президент решил очень правильно – это все-таки личная жизнь папы. Его духовный роман с Иловайской продолжался много десятилетий.

– После этого вы не раз общались с папой. Обсуждали вероятность его визита в Москву?

– Это была мечта всей жизни Иоанна Павла II. Но он не мог приехать просто так. Это должен был быть пасторский визит, судьбоносное событие: впервые глава Римской католической церкви встретился бы с Патриархом Алексием II. Я разговаривал с Патриархом, передавал ему приветы и пожелания от папы... Но дело не двигалось. Было много преград – явных и тайных.

«Виташа, давай посидим!»

– К 70-летию Жванецкий вам написал: «Этот возраст имеет старт и финиш. Только на финише можешь исправить старт, так как фальшфиниша не бывает». Хочется что-то исправить?

– Не зря у меня голова седая. Журналистская жизнь должна включать взлеты, падения, зигзаги... Главное – себя не утерять.

– Но вы из журналистики перешли в чиновники. Да еще в кремлевские. Удалось там не потерять себя?

– Где бы я ни работал, я из журналистики не уходил. При одном условии: если ты в согласии с собой. Тяжело, если стремишься «соответствовать положению». Я возвращался, потому что понимал: если будешь сам колоть дрова, согреешься дважды. Такие вот зигзаги.

Порою после моей чиновничьей работы многие переставали звонить, куда-то терялись. Жена Светлана говорила: «Чего ты переживаешь? Если человек не звонит, значит, у него все хорошо. Значит, твоя помощь не нужна».

– А были такие, кто пропадал, когда вы находились в опале?

– Да, после отставки Горбачева на меня даже уголовные дела возбуждали... До сих пор переживаю за предательство друзей. Это были для меня жесткие дни. Одно предательство до сих пор остро чувствую. Ближайшие люди оказались негодяями. Такое прощать нельзя. Если человек ошибся, это одно. Но если сделал умышленно, это просто чудовищно.

А вообще-то друзей ты выбираешь сам, но лучших оставляет время. Чем дольше живешь, тем отчетливее понимаешь, кто вокруг тебя остается. Тем выше их ценишь.

– Люди из детства остались среди друзей?

– Все свои дни рождения праздную только в родном Сочи. Это город, который всех собирает, определяет душевный настрой.

Их не так много, друзей детства. Они не стали поэтами, дипломатами, главными конструкторами ракет... Они просто остались хорошими людьми. Они воспитали чудесных детей, у них прекрасные внуки (и те, и другие уже тоже дружат со мной). Они прожили жизнь, мои одноклассники, и остались такими же добрыми людьми с хорошими глазами, как и раньше. Для них я – не полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Для них я – «Виташа, давай посидим». И это для меня самое главное – уважение земляков.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник» №23-2021 под заголовком «Виталий Игнатенко: Мы идем в правильном направлении. Но оно очень тяжелое».