Ирина Прохорова: Травма войны и террора не изжита

Sobesednik.ru поговорил с историком культуры, литературным критиком, издателем Ириной Прохоровой о Дне Победы.

Прошло много лет с момента окончания одной из самых страшных войн в истории человечества, а количество вопросов, связанных с ней, не уменьшается. Что значит эта дата для людей? Как она воспринималась и воспринимается обществом? Как о ней говорить? Эти и другие вопросы Sobesednik.ru обсудил с историком культуры, литературным критиком, издателем и главным редактором «Нового литературного обозрения» Ириной Прохоровой.

Сакральные и героические страницы

— День Победы всегда был сакральным днем, остается ли он таким сейчас?

— Во всяком случае, его стараются сделать таковым. У меня нет особых возражений против новой сакрализации праздника — я считаю, что это действительно очень важная дата, связанная с одной из самых трагических и героических страниц в истории России. Вопрос в том, каким образом сейчас память о войне воспроизводится и сохраняется.

Меня беспокоит, что праздник, который был данью памяти погибшим на войне, данью уважения их огромной жертве во имя победы, постепенно смещается в сторону прославления войны. Вы правильно сказали, что это священный день. И мне кажется совершенно неуместным, когда символы войны и доблести, например георгиевская ленточка, ордена и военная форма Второй мировой войны, самозвано надеваются людьми, устраивающими агрессивные акции, зачастую смахивающие на провокации. На наших глазах происходит подмена памяти о подвиге и страданиях наших предшественников каким-то малоприличным карнавалом.

— Почему произошли эти изменения и способствовало ли этому государство?

— Во главе управления государством стоит поколение людей, которое войны уже не знало. Это, собственно, мое поколение. У него связь с войной еще сохраняется, но уже в опосредованном виде, в виде семейной памяти: дедушки-бабушки воевали, родители — дети войны, рассказы о тяготах военных и послевоенных лет, ужасах эвакуации и тому подобном. Но уже выросло два поколения, если не три, у которых нет прямой связи с трагическими событиями. И это проблема отнюдь не только российская, а общеевропейская — как поддерживать память об этой страшной войне, которая потрясла весь континент? Старые памятники и символы, которые вызывали непосредственную реакцию у людей — свидетелей катастрофы, на новое поколение перестают воздействовать.

[:image:]

Во многих европейских странах давно ведется разговор о том, как по-новому актуализировать память о страшном и трагическом прошлом. У нас же в силу кризиса идей, отсутствия проекта будущего начинается процесс этических подмен, связанных с натужной гламуризацией прошлого. Исходя, на мой взгляд, из совершенно ошибочного представления, что стержнем коллективной российской идентичности является исключительно память о войне, государство пытается создать объединяющую систему ценностей с упором на милитаристские символы, на идею победы, отодвигая в тень страдания и ужасы тотальной войны, маргинализируя личную, семейную память о трагедии. Неудивительно, что у молодых людей — при отсутствии исторического контекста — постановочные бутафорские спектакли о победе на Красной площади формируют ложное представление о Великой Отечественной войне как о лихом имперском завоевательном походе, а не как об отчаянной героической защите Родины. Я не могу без содрогания видеть на стеклах машин бравурные наклейки: «На Берлин!», «Мы можем это повторить!» Вообще-то люди шли на Берлин во имя освобождения страны от фашистов, а не ради завоевания Берлина как такового.

— Нравится ли вам какая-то из существующих акций к Дню Победы?

— Самая достойная акция — «Бессмертный полк», которая была придумана томскими журналистами и в итоге стала общенациональной. Мне кажется, что это правильный подход к исторической памяти о войне, когда люди несут портреты своих родных, которые воевали, были фронтовиками, погибли. Акцент на личную память и на войну как национальную трагедию препятствует перерастанию Дня Победы в идею пропаганду войны.

[:image:]

— Старшее поколение жило с заклинанием «лишь бы не было войны», это была практически мантра, за это говорились тосты и поднимались бокалы.

— Война вообще самая страшная вещь, которая может произойти — это трагедия, кровь, разрушения, распадение социальных устоев жизни, огромное количество преступлений, моральная деградация и прочее. Недаром солдаты, прошедшие войну, даже говорить о ней не хотели. Это был ужасный опыт, для описания которого не существовало языка.

Увы, это выстраданное знание о войне, выраженное в заклинании, потеряно с уходом фронтового поколения. Горькая правда о страданиях и жертвах оттеснена бравурными парадами и воинственными лозунгами. Гламуризация войны, к сожалению, действует чаще всего на молодых людей, особенно тех, которые никогда с войной не сталкивались. Думаю люди, воевавшие в Чечне или Афганистане, вряд ли с радостными криками примыкают к этим шествиям — они знают реальное лицо войны. Прославление военщины не только этически сомнительно, но и крайне опасно. Как говорил классик, если на стене висит ружье, то в третьем действии оно обязательно выстрелит. Если идея возможности войны проникает в сознание общества, то тогда есть реальная угроза развязывания войны, причем не опереточной, а настоящей.

Милитаризация и военные достижения

— Вас не смущает эта демонстрация силы во время праздника Победы, колонны из тяжелой техники и ракет во время парада? Когда вообще это появилось?

— Для меня это печальное дежавю — возвращение в полукарикатурном виде к типично советскому способу празднования Дня Победы времен холодной войны. Несмотря на все международные проблемы, мы живем в другое время, и пора уж нам демонстрировать культурные, интеллектуальные, спортивные достижения. Громыхание военной техникой мне представляется крайне архаичным политическим месседжем.

— Давайте вспомним отмечание Дня Победы в девяностые годы и в начале двухтысячных. В чем отличие между тем, что было тогда и сейчас?

— В 90-е годы этот праздник стал почти интимным, в начале 90-х больших военных парадов вообще не было — не до того было, хватало других проблем. Если правильно помню, в День Победы были какие-то демонстрации, но идея милитаризма тогда точно была не в чести. Если вдуматься, то тихий праздник был бы значительно уместней, учитывая, что в войне погибло 27 миллионов человек. Недаром даже в советское время его называли «праздником со слезами на глазах». Мне представляется, что это должен быть день памяти, национальной скорби. Победа — прекрасная вещь, но она очень тяжело далась. Это народное самопожертвование должно быть первым и главным в празднике, а не абстрактная победа, цена которой как будто совершенно не важна. В противном случае мы цинично перечеркиваем беспримерный героизм людей и платим черной неблагодарностью за их подвиг.

[:image:]

— Но общество эти изменения абсолютно не задевают. Подмену принимают.

— Во-первых, у общества очень мало осталось площадок, где можно свободно обсуждать важные социальные проблемы, поэтому мы не знаем, каково количественное соотношение людей, кого подмена задевает, а кого нет. Во-вторых, сейчас общество возвращается к привычным эскапистским способам сопротивления государственному давлению: перестает ходить на выборы и смотреть телевизор, начинает полностью погружаться в личную сферу и приобщаться к культуре как последнему бастиону гуманистических ценностей и здравого смысла. Хорошо это или плохо — другой разговор.

Кто такой патриот?

— Вам нравится то, как сейчас организовано патриотическое воспитание детей?

— Меня тревожит, что мы возвращаемся к советскому милитаристскому способу воспитания молодых людей. У нас же патриотическое воспитание всегда через черточку: военно-патриотическое. С моей точки зрения, воспитание патриотических чувств вообще не должно быть привязано к грубой идеологической пропаганде, к индоктринации сознания.

— Патриот, в головах многих, должен любить страну с оружием в руках.

— А что понимать под словом «патриот»? Какой это набор качеств и чувств? Как бывший советский человек я в последнее время отчетливо слышу старую истертую риторику тоталитарной идеологии. Нам снова вменяется в обязанность рабская покорность воле начальства и беспрекословное самопожертвование (а также принесение в жертву своих детей) во имя прихоти и амбиций правящей верхушки. Почему-то в нынешнее понятие патриотизма не входят идеи уважения и защиты гражданских прав и свобод, личного достоинства, социальной активности, гуманного отношения к людям, ценности человеческой жизни. Защитник Родины — несомненно, очень важная составляющая патриотических чувств, но вовсе не единственная в жизни гражданина. А почему никогда не говорится о патриотизме государства по отношению к народу, о его обязанности свято блюсти конституцию, заботиться о благосостоянии жителей страны?

Историческая память

— Историческая память не так длинна, как хотелось бы. Можно ли как-то продлить «правильное», изначальное восприятие даты 9 мая? Чтобы радовались не военной мощи, а освобождению мира, концу войны?

— Можно и нужно. Для этого во всем мире существуют музеи, памятники, книги, учебники — все что угодно.

Главный и самый болезненный вопрос: кому и за что мы ставим памятники, как образом сформировано наше историческое сознание. Если мы начинаем расставлять бюсты Сталина по всей стране, то это прославление государственного террора как способа управления страной. В таком случае разговор о ценности жизни и памяти о погибших лишается всяческого смысла.

[:image:]

Кстати о памятниках. Обратите внимание, какой тип памятников о Великой Отечественной войне традиционно преобладает в нашей стране. Это в основном суровые и мощные фигуры солдат, визуализирующие милитаристскую концепцию истории. Если возникает женская фигура, то это, как правило, маскулинная воинственная Родина-мать, наподобие известного памятника в Волгограде. Личную, трагическую память о войне можно увидеть лишь в маленьких городках и селах, где контроль над поминальным каноном был, видимо, слабее. В таких селениях часто встречаются памятники, которые изображают скорбящую женщину, склонившуюся над мертвым телом. Это очень трогательные символы памяти, вызывающие ассоциации с ангелом смерти или с Богородицей, оплакивающей сына. Это говорит о том, что между государством и обществом по-прежнему отсутствует консенсус: налицо две разные исторические памяти, конфликтующие друг с другом. Это печально.

— Это хорошо можно отследить на примере кинематографа. Есть эпопеи Озерова, а есть гуманистическое кино 60-х, когда были сняты, возможно, лучшие картины о войне.

— Грустно сознавать, что историческая амнезия распространяется такими темпами, что даже цензурированные и идеологизированные советские фильмы 60-х кажутся чуть ли радикальными проектами. Разумеется, несмотря на всю советскую пропаганду бодрости и стойкости, трагический опыт войны оказал столь огромное воздействие на общество, что он невольно отразился в оттепельном кинематографе. Это была повесть о человеке на войне, его судьбе, страданиях, выживании, сохранении человеческого достоинства. Чуть позже этот пафос проник и в литературу, в так называемую военную «лейтенантскую прозу». Казалось бы, чем дальше отстоят от нас печальные события войны, тем глубже и содержательнее должна стать художественная рефлексия о ней. Недаром самое великое произведение об Отечественной войне 1812 года — «Война и мир» Льва Толстого — было создано пятьдесят с лишним лет спустя. А мы, судя по всему, в нашем осмыслении прошлого не только не продвигаемся вперед, а откатываемся далеко назад, причем даже не в 60-е или 70-е годы, а в дремучие сталинские 40-е — 50-е. Это и постыдно, и печально, потому что мы упускаем шанс разобраться с нашей трагической историей, изжить старые коллективные травмы и начать смотреть в будущее.

Неизжитая травма

— Травма все еще сохранилась спустя столько лет?

— Травма войны и террора не изжита, потому что она так и не стала предметом долгого и системного публичного обсуждения, не считая краткого перестроечного периода с его потоком разоблачающей литературы. Если обществу в очередной раз навязывают «единственно верную» концепцию военно-имперской истории, где главными героями остаются цари, полководцы и тираны и где нет места частному человеку, то невысказанная боль так и будет гнездиться в недрах потаенной памяти, не позволяя воцариться долгожданному гражданскому миру в нашей стране.

— Меня давно не покидает мысль, что человечество, пережив трагедию XX века, пережив ужас войны, не вынесло из этого уроков: люди снова готовы воевать, они не против крови. Существует ли черта, перейдя которую, общество станет гуманистическим?

— К сожалению, российское общество унаследовало традицию милитаризма советской эпохи. Психологической демобилизации общественного сознания не произошло, хотя в 90-е годы было много сделано в этом направлении. Тотальный контроль и милитаризм как способ управления — старинный принцип российской государственности, отразившийся и в концепции осмысления прошлого. Нам предстоит долгий процесс гуманизации общества с фундаментальным пересмотром системы ценностей и нравственных приоритетов. А пока у нас человеческая жизнь ничего не значит и в дебатах о злодеяниях Сталина, залившего кровью всю страну, в его защиту будут выдвигаться аргументы типа «ну да, залил, но зато была великая империя», — никаких позитивных изменений ждать не придется.

[:wsame:] [:wsame:]