Дмитрий Певцов: Хочу нравиться своей жене

Напоминать о себе ему нет необходимости – его заметили с первых больших ролей, и если в кино ему по большей части доставались супермены, то в театре его запомнили по работам интеллектуальным и сложным – в «Федре» Виктюка, в «Квартете» Терзопулоса, в «Чайке» Захарова. Один из самых спортивных российских артистов, каратист и только что не культурист, меньше всего он, кажется, хочет походить на супермена и чуть ли не тяготится образом мачо. Женат на красавице Ольге Дроздовой, но личную жизнь оберегает от посторонних глаз с неизменной строгостью. Короче, про Певцова ничего толком не известно, и это ему, похоже, нравится.

Я очень мало дрался

– Знаете, есть концепция такая – что артисты не люди, а «сукины дети». Что своего лица у них нет из-за множества чужих масок, ни одному их слову нельзя верить…
– Это вопрос личного выбора вообще-то. В какой степени ты себе позволяешь растворяться в роли и утрачивать лицо, и более того, играешь ли ты в жизни. Профессиональный инструментарий есть? Есть. Можно его применять в быту? В принципе ничто не мешает, кроме совести. Но я для себя разграничил: в театре играю, в жизни – нет.

– А дома? Семья-то актерская…
– Вот дома-то как раз и надо отдыхать от этого дела. Еще не хватало – домашний театр… Это как в спорте: если занимаешься каратэ, это же не повод бить всех на улице. Я очень мало дрался. Только в крайних случаях.

– А чем вы занимались?
– С пяти лет – фигурное катание, потом дзюдо, каратэ, много всякого. Вплоть до автогонок – но это для души, не так профессионально, как Фоменко… Иногда я шел домой с тренировки – в школьное еще время, в старших классах – и мечтал: ну вот налетели бы сейчас двое, а лучше трое! Потому что с одним неинтересно. И я бы их повалил! И молитва моя дошла, и Бог послал мне болельщиков «Спартака». Изначально их было трое, и действовали они по стандартной схеме «Дай десять копеек!» – помните такую?

– Еще бы!
– Ну вот, одного я «успокоил», двое сбежали к своим, а потом меня вдруг окружили около десяти человек. Это происходило среди бела дня, перед кассами стадиона. Я настолько ничего не ожидал, что даже руки из карманов куртки не вынул, а зря. В этой мизансцене мне откуда-то сбоку и прилетели несколько затрещин в переднюю часть головы. И тут только я, вынув руки из карманов, начал среди них «прыгать». Толком так никого больше и не достал – те, на кого бросался, только уворачивались, а их сотоварищи с тылу пытались меня пинать. Отчетливо помню немногих прохожих, невозмутимо проходивших мимо этой баталии. Потом всё как-то остановилось, я подобрал сумку и пошел на тренировку. А там стояли у входа пять или шесть наших, увидели меня, всё поняли, и мы вернулись к моим «друзьям». Те нас увидели и побежали довольно быстро. И как-то больше я не дрался с тех пор. В институте, который назывался тогда ГИТИС, а теперь РАТИ, мне вообще уже не приходилось этим заниматься – иногда я, внешнего эффекта ради, включал-выключал ногами свет, но ведь мальчишество…

– Но зачем вам был театр при спортивной карьере? У вас же все там отлично шло…
– Ну, особых спортивных успехов у меня нигде не было. В жизни, в школе был в каком-то смысле театр: мне хотелось обращать на себя внимание, а я еще не знал, как. Хотел как-то выглядеть… не как все, что ли. Получалось казаться хулиганом и выскочкой.
И мало кто на свете знал, до какой степени меня что-то переполняет. Это могло на меня найти неожиданно – на улице, в атмосфере летнего курортного вечера, или при двадцатом пересматривании советского фильма, особенно, я помню, «Старшего сына»… Мне тогда вообще казалось, что такие вещи делают боги. Даже в ГИТИСе мне какие-то вещи казались принципиально недосягаемыми. Вот Шакуров играет Сирано де Бержерака – в финале весь мокрый, на поклонах, на одном колене, заваленный цветами, — я смотрю и думаю: если играть, то только так.

– Но в Ленком вы попали не сразу?
– До Ленкома была Таганка. Меня взял Эфрос. И устроил, конечно, царский подарок – Ваську Пепла в «На дне», еще и с премьерой в День театра. Мне чуть за двадцать, спектакль звездный, на одной сцене с Золотухиным и Бортником – а?! Но недавно посмотрел запись – ничего, не так уж стыдно… Таганка – чего там рассказывать: легенда. И Эфрос – легенда, и все это было необыкновенно увлекательно и притом с самого начала трагично, потому что театр его демонстративно не принимал. И Эфрос умер – не в последнюю очередь из-за всей этой ситуации, и пришел Губенко, и начался тот, не побоюсь этого слова, ад. Я категорически не знал, что делать. Один неглупый человек подал мне мысль написать открытое письмо. Я его составил по элементарному принципу: вот высказывания Губенко, приходящего на пост руководителя театра, вот его действия. Сопоставь и сделай выводы. Это было опубликовано в «Московской правде». На следующий день я удостоился самых дорогих за всю карьеру аплодисментов: когда я вошел в театр — встала и зааплодировала вахтерша, а руководитель театра внятно дал понять, что ролей у меня не будет. И в этот самый момент позвонил мне Панфилов – и предложил Гамлета. Я думал три секунды и сказал «да».

Думаю, кинокарьера моя подзаморожена

– Ну, кто ж откажется…
– Ни один актер не откажется, это роль ролей. Но ни по-человечески, ни профессионально я к этому не был готов. Хоть бы и при самой тонкой режиссуре (а там режиссура была нестандартная – спектакль начинался прямо с «Быть или не быть»). Вводили нас в спектакль Янковский и Збруев, все чрезвычайно весело и по-товари-щески, без намека на звездность, и я подумал: Господи, что за театр! Как они все притерты друг к другу, как все отлажено, какая атмосфера волшебная на репетициях! Сюда, только сюда! И за двадцать лет не пожалел об этом ни на секунду – как и о работе с Панфиловым, с которым связаны мои, кажется, главные удачи в кино. Это в первую очередь «Запрещенные люди» по «Матери» горьковской и «В круге первом», мне за обе эти роли на хороших фестивалях достались призы, но не в них дело. Панфилов – это то кино, ради которого стоит тратить жизнь. А ради остального… не очень стоит. Так мне теперь кажется. Я даже думаю, что кинокарьера моя если не закончена, то подзаморожена.

– Действительно что-то в последнее время не помню ваших киноролей…
– А они есть,  только немного «сбоку» от кинопопсы. Я не знаю, что будет с кино во время кризиса — может, что-то и отфильтруется, дуршлаг станет помельче – но в так называемые тучные годы искусство здесь вообще не интересовало никого. За редким исключением. Кино было способом перекачки денег, и только; я не думаю, что кризис кого-то сможет стимулировать. Снимали дорогую ерунду, будут снимать дешевую, с таким социальным подтекстом — вынужденный подвальный реализм, потому что ни на что другое денег нет... У меня в кино за последние годы было несколько радостей, одна из них — картина, о которой почти никто не знает.

– Может, я слышал?
– Вряд ли. Однажды присылают вдруг из Белоруссии сценарий, где предлагают роли нам обоим — я просматриваю первые реплики своего персонажа и прихожу в ужас, но Ольга заставляет дочитать: «Там что-то есть». Я стискиваю зубы, продираюсь сквозь текст — и понимаю: да, диалоги  беспомощны, герои безлики, а история есть. Все-таки умная жена — половина успеха. Правда, режиссеру — Ефремов его фамилия, хороший такой человек без лишних амбиций — я сразу объявил, что роль надо переписать. Я все-таки иногда для забавы складываю слова в предложения. Месяца через полтора совместных мозговых атак и моей писанины получилась роль, о которой стоит мечтать. Не знаю, увидите ли вы эту картину — она собственность белорусского правительства, но в Интернете лежит неизвестно как туда попавшая чудовищного качества четырехсерийная копия. Судьба киноварианта для меня таинственна. Называется «Снайпер. Оружие возмездия». Действие — с сорок второго по сорок пятый. Могу сказать, что к началу съемок я мог прочесть приличную лекцию о стратегии и тактике снайперской работы, поскольку консультировали меня весьма серьезные ребята. Стрелять на их уровне я, конечно, не научился, но изобразить их умение мог очень достоверно.

– А Ольга-то сыграла там?
– А Ольга, так случилось, не сыграла. Сагитировала меня и тем ограничилась. Пригласили Машу Миронову, которая справилась очень хорошо. Вот и после этой картины я не то чтобы дал зарок – вообще не люблю окончательных решений, – но спеть концерт, пусть даже корпоративный, мне теперь проще и приятней, чем отработать смену в кино. А по деньгам одинаково – в кризис, боюсь, пение даже лучше оплачивается.

Люблю петь не меньше, чем играть

– Вы серьезно к этому относитесь?
– В смысле – к себе или к пению? Я не считаю себя профессиональным певцом, но сейчас люблю петь не меньше, чем играть.

– У вас баритон?
– Это называется «драматический тенор» – для тенора низко, для баритона высоко. Нотной грамоты не знаю, слух есть, на гитаре играю с молодости. Я уже пел в «Иствикских ведьмах» – и до сих пор пою, потому что на фоне остальных наших мюзиклов спектакль оказался исключительно живучим, только переехал из Театра-студии киноактера на Дубровку…

– Кстати, чем вы объясняете живучесть этой истории?
– Хорошая история, универсальная, много юмора с эротическим уклоном, что в российском театре редкость. Все женщины, видимо, втайне считают мужчин дьяволами, а мужчины их – ведьмами, вот и смотрят с удовольствием. Так что пою я, соответствуя фамилии, давно и, пока это кому-то нравится, бросать не собираюсь. Сейчас обкатываем большую программу по подмосковным залам и клубам, а в ноябре планируем дать концерт в Театре эстрады.

Режиссура – это не мое

– Но если расширять амплуа – о режиссуре не думали?
– Знаю, что это не мое. Режиссер должен видеть процесс сверху, а этого у меня нет. И не думаю, что придет. Это другое устройство головы.

– Вас сильно раздражает Говорков? Который «Зверь»? Потому что такая роль задает амплуа надолго…
– Почему раздражает, я просто давно забыл его и вам советую. Но вообще я ему благодарен – нормальное кино и нормальная роль, особенно если учесть, что это последняя, да, точно, последняя картина в советском прокате. После нее этот прокат развалился, началась яма, и в эту яму упало целое поколение, очень достойное. От него в зрительском сознании уцелели так называемые 4М: Машков–Маковецкий–Меньшиков–Миронов – и Леша Серебряков, он же Рыжий, который сейчас работает потрясающе. Остальные канули.
Следующим, которым за тридцать сейчас, повезло больше, появилась, скажем, чудесная питерская плеяда: Андрей Краско — Хабенский–Пореченков–Трухин, есть Безруков, Дюжев, Леша Панин, Гусева, есть совсем молодые Чадовы и Смольянинов – этих знают, их успели посмотреть. А наши фильмы исчезали, не появившись, и «Зверь» чудом задержался на краю этой ямы. Его посмотрела вся страна.

– А «Бандитский Петербург»? Как вам было с Бортко?
– Он человек весьма талантливый, но совершенно не умеющий себя вести на людях. Разговаривать на съемках не может в принципе — только кричит. Если бы не Ольга, которая вообще не переносит громких звуков, я бы и не напрягался – ну кричит себе и пусть, не на меня же. Но рядом была жена, и мне пришлось пару раз указать гению на ошибку в децибелах.
За все время брака вместе отдыхали раза три…

– А кино вполне себе…
– Я эту роль люблю, потому что режиссером предложено было сыграть вариацию на тему Гамлета, но который по-настоящему ЛЮБИТ! Можно было бы в моем случае потоньше все сделать. А вот Дроздова там сыграла невероятно — это да. Но я вообще Дроздову, восемнадцать лет с ней прожив, не понимаю, не перестаю быть ею удивляемым… Я просто не знаю, откуда там что берется. Был, допустим, в «Современнике» классный спектакль «Мамапапасынсобака». Смотрю на Хаматову, Петрову – и вижу: талантливо, изумительно. Но как это сделано — я сообразить могу. А как играет Дроздова — понятия не имею. Передо мной на сцене не моя жена, а какой-то другой, дико мне интересный человек-персонаж… Ей вообще прямой, рациональный театр противопоказан. У нас первая ссора была, когда я посмотрел с ней «Трех сестер» в постановке Волчек, куда она ввелась после Нееловой, и вижу: весь рисунок роли — не ее. А она обиделась, ей нравилось. Я тогда все доказывал: это же Чехов, после него — сразу театр абсурда, у него говорят одно, чувствуют другое, думают о третьем, а делают четвертое! А вы — вы играете каких-то актеров, которые играют Чехова...

– Это был единственный повод для ссоры?
– Других как-то не наблюдалось, да. Во всяком случае, нам до сих пор интересно жить вместе – может, потому, что за все время брака вместе отдыхали раза три…

– Ну, теперь-то сын…
– Сыну год и десять, но не сказать, чтобы мы стали сильно чаще видеться. Силы есть – надо работать.

На сорок шесть себя не чувствую

– Вы вообще чувствуете себя на свой возраст?
– На сорок шесть? Нет, конечно. Вот я смотрю на молодых в театре – и не вижу, чтоб сильно от них отличался. Но они не умеют правильно распределять силы, а я умею, и это единственное, что приходит с годами. Нельзя выкладываться каждый день, нельзя с дикой самоотдачей заниматься полной ерундой, нельзя вполруки делать главное…

– Извините за этот вопрос, но вам наверняка пришлось выслушать много всякого, когда вы стали играть в «Юноне» вместо Караченцова?
– Пришлось.

– А сейчас будете в «Женитьбе» вместо Янковского...
– Это совсем другой случай. Тогда главным поводом для негодований было то, что я ввелся на Резанова при живом Караченцове. А ведь у Петровича уже был дублер в 1990-м, когда Ленком гастролировал в Америке! Да и последние несколько лет до травмы Караченцова в театре все время велись разговоры о вводе второго состава… А тут произошло несчастье, понятно было, что при самом благоприятном исходе сразу в строй артист не вернется. Захарову как руководителю театра в этой ситуации было труднее всех. Но он обязан думать о том, чтобы любимый зрителями спектакль жил и чтобы названий в репертуаре было достаточно. И чтобы театр ездил на гастроли.  Что касается разного рода кликуш и «советчиков», я давно научился дистанцироваться от того, что говорят. Говорить будут всегда. А у меня есть совершенно четкий барометр – мои собственные ощущения, интуиция.  А еще я хочу нравиться моей жене. Если что-нибудь будет не так, она скажет.

– Напоследок – совершенно не театральный вопрос, но актеры славятся интуицией. Бабахнет в ближайшее время серьезное социальное потрясение?
– Не думаю. И даже почти уверен, что не бабахнет. Сонно все. В девяностые было значительно тревожнее, и то удержались. Но это, сами понимаете, именно интуиция – я ведь очень далек от общественной жизни. Я законченный интроверт.

– Актеры интровертами не бывают.
– Бывают, еще как. Просто экстраверт играет для других, а интроверт – для себя.

Марк Захаров:
Почему он ездит на мотоцикле? Актер себя должен беречь!

– Певцов – один из редчайших сегодня универсальных актеров: умеет всё – от героических ролей до характерных, держит себя в форме, поет, на гитаре играет, быстро учит роли… Мне кажется, лучше всех его понял Панфилов, дав ему роль Якова Сомова в «Запрещенных людях» – не зря он и «Феликса» за нее получил. У меня есть предчувствие, что он всех нас еще удивит. одного только не одобряю – зачем ему эти автогонки? Почему он столько ездит на мотоцикле? Актеры, тем более классные, должны себя беречь!