Екатеринбург Малинина
Александр Малинин родился в Свердловске и прожил там первые семнадцать лет своей жизни. В его воспоминаниях много тепла, но и горечи тоже – оттого, что города, в котором он вырос, больше нет.
Дети железных дорог
 |
Мои родители работали на железной дороге: отец – строителем, мама – товароведом на НГЧ-4. До сих пор не имею понятия, что это такое. Нам выделили квартиру в деревянном бараке на 14 семей рядом с центром города. Напротив стояли благоустроенные пятиэтажки, а мы жили в совершенно жутких условиях. Недалеко от барака – железнодорожное полотно, беспрерывно грохотали поезда. Я и сегодня помню ощущение сажи на зубах от паровозов и дребезжащие крышки на ведрах с водой. Туалет был на улице, а зимой морозы на Урале – под 40 градусов. Ночью, если приходилось, бегали к этому туалету в валенках на босу ногу и в наброшенном на голое тело тулупе.
Вода была только в колонке, и мне приходилось таскать тяжеленные ведра. Я должен был колоть и носить в дом дрова, чтобы вечером, когда родители вернутся с работы, можно было приготовить ужин. Зимой по утрам я поднимался рано, топил печку, потому что за ночь тепло выветривалось.
Все мое детство прошло на железной дороге. Рядом с нашим домом стояло электровозное депо, где разворачивались для сцепки паровозы. Горы песка, угля, специальные краны для залива воды в паровозы – мы с пацанами облазили их вдоль и поперек. Мама, уходя на работу, каждое утро повторяла: «Не ходи на железную дорогу, не перелезай под вагонами». А как перейти пути, если там стоит длиннющий грузовой состав? Естественно, мы, мальчишки, лезли и под вагонами, и через платформы. Никто, слава Богу, не покалечился и не пострадал. Знаете, как бывает: одни собаки погибают, просто перебегая дорогу, а другие живут на автобазе, и с ними никогда ничего не случается. Думаете, почему? Потому что они на той автобазе знают все. И мы были такими же – детьми железных дорог.
Такое творили! Спорили, кто может запрыгнуть на платформу идущего состава или пробежать перед носом трогающегося поезда. Высший пилотаж – лечь между рельсами, чтобы паровоз прошел над тобой. Из моих друзей нашлось мало таких смельчаков. Я тоже не рискнул, страшно. Психологически, конечно, понимаешь, что поезд не должен задеть – мы же вымеряли расстояние. Но могла поранить какая-нибудь проволока, торчащая из вагона. Еще, помню, клали на рельсы несколько коробков спичек. Когда проходил поезд, искры летели в разные стороны. Было здорово!
Вода была только в колонке, и мне приходилось таскать тяжеленные ведра. Я должен был колоть и носить в дом дрова, чтобы вечером, когда родители вернутся с работы, можно было приготовить ужин. Зимой по утрам я поднимался рано, топил печку, потому что за ночь тепло выветривалось.
Все мое детство прошло на железной дороге. Рядом с нашим домом стояло электровозное депо, где разворачивались для сцепки паровозы. Горы песка, угля, специальные краны для залива воды в паровозы – мы с пацанами облазили их вдоль и поперек. Мама, уходя на работу, каждое утро повторяла: «Не ходи на железную дорогу, не перелезай под вагонами». А как перейти пути, если там стоит длиннющий грузовой состав? Естественно, мы, мальчишки, лезли и под вагонами, и через платформы. Никто, слава Богу, не покалечился и не пострадал. Знаете, как бывает: одни собаки погибают, просто перебегая дорогу, а другие живут на автобазе, и с ними никогда ничего не случается. Думаете, почему? Потому что они на той автобазе знают все. И мы были такими же – детьми железных дорог.
Такое творили! Спорили, кто может запрыгнуть на платформу идущего состава или пробежать перед носом трогающегося поезда. Высший пилотаж – лечь между рельсами, чтобы паровоз прошел над тобой. Из моих друзей нашлось мало таких смельчаков. Я тоже не рискнул, страшно. Психологически, конечно, понимаешь, что поезд не должен задеть – мы же вымеряли расстояние. Но могла поранить какая-нибудь проволока, торчащая из вагона. Еще, помню, клали на рельсы несколько коробков спичек. Когда проходил поезд, искры летели в разные стороны. Было здорово!
«Отец бил меня ремнем»
Есть у уральцев некоторая суровость в характере – может быть, обусловленная климатом, не знаю. Там ведь нормального лета в мое время почти не было. Уже в октябре мы бегали по снегу. О, этот скрип снега! Давно я не испытывал тех детских ощущений.
Шестидесятые годы были голодным временем. Родителям приходилось крутиться-вертеться, чтобы купить поесть. Свердловск ведь был закрытым городом, в магазинах невозможно что-то найти – все по блату. Мы жили впроголодь. Но никогда не было такого, чтобы кто-то пришел в гости и его не усадили за стол.
Мой дядя преподавал в ПТУ, где готовили помощников машиниста. И мне родители предложили поступать в то ПТУ. Но я выбрал другую профессию – я хотел быть только артистом и никем другим. Даже в детском саду я всегда пел, у меня в школе кличка была – Певец. Отец бил меня ремнем до потери пульса, а потом махнул рукой. Почему я не скрываю, что меня лупили? В любом детстве есть и негатив, и позитив. Но все равно запоминаешь только лучшие моменты. Хотя с отцом после их развода с мамой мы общаемся очень редко: когда я приезжаю в Екатеринбург на гастроли, он приходит на концерт. В Москве у меня в гостях он бывает очень редко.
Махровая сирень
Я жил в Свердловске, но всегда мечтал, чтобы он назывался Екатеринбургом – старое название мне нравилось гораздо больше. Когда его наконец переименовали, я был очень счастлив. Но есть ли у меня такая уж любовь к этому городу? Думаю, нет. Я с детства стремился в Москву. Даже когда у нас в доме собирались друзья родителей, разговор непременно сводился к тому, чтобы переехать в столицу. Наверное, потому, что жизнь там была совершенно другая – посытнее, чем в Свердловске. Я уехал в Москву в 17 лет – сразу, как только появилась возможность. И сегодня этот город для меня уже родной, земля обетованная. Здесь родились мои дети – Никита, Антон, Фрол, Устинья, и я не хочу ничего менять в жизни.
Конечно, это судьба, что я родился на Урале. Но по большому счету за что я могу благодарить этот город? За школу, в которой учился и которую ненавидел? Мне не нравилось, как учителя относились там к ученикам. Со школой мне вообще не повезло. Я просил маму, чтобы перевела в другую, но родителям было не до меня – они сутками работали.
Моим любимым местом в городе был стадион «Локомотив», где я играл в футбол. Сейчас стадиона нет, его снесли и построили метро. Остался только Дворец культуры железнодорожников, в котором начался мой творческий путь. Я, тогда еще маленький, выступал в новогодних спектаклях, ходил во всевозможные кружки – драматический, танцевальный, хоровой, духовой. Это было особенное место, там я проводил все свое свободное время.
Я довольно часто выступаю в Екатеринбурге, но не хватает времени, даже чтобы прогуляться по городу. Я буквально проскакиваю мимо него. И там все так изменилось! Знаете, вот приезжаешь в деревню, а дома как стояли сто лет назад, так и стоят. А Екатеринбург совсем другой теперь. Однажды я хотел показать жене Эмме место, где родился и вырос. Мы пришли, а нашего барака нет. Вместо него – куча мусора, которая, наверное, до сих пор там так и лежит. Трущоба страшная, какие-то рельсы, разрушенные гаражи! Осталась только сирень. Я говорю Эмме: «Мне нечего тебе показать. Вот здесь было мое окно, стояла кровать, и я любовался из окна этой сиренью». И Эмма – прямо в вечернем платье! – начала руками ее выкапывать. Я спрашиваю: «У меня концерт скоро, ты что делаешь?» А она отвечает: «Ты поезжай на концерт, а я должна вернуться в Москву, успеть посадить сирень». Потом она рассказывала, как в гостинице попросила простыни, завернула в них кусты. В аэропорту уперлись: «Вы с ума сошли? Мы не пустим вас в самолет!» Но она объяснила, уговорила. Эмма ухаживала за сиренью три месяца. Когда два куста погибло, очень переживала. Прошло два года, сирень разрослась. И сейчас окна нашей кухни и большой комнаты смотрят прямо на ту сирень, на которую я любовался в детстве. Она очень красивая. Махровая, как бархат.
Шестидесятые годы были голодным временем. Родителям приходилось крутиться-вертеться, чтобы купить поесть. Свердловск ведь был закрытым городом, в магазинах невозможно что-то найти – все по блату. Мы жили впроголодь. Но никогда не было такого, чтобы кто-то пришел в гости и его не усадили за стол.
Мой дядя преподавал в ПТУ, где готовили помощников машиниста. И мне родители предложили поступать в то ПТУ. Но я выбрал другую профессию – я хотел быть только артистом и никем другим. Даже в детском саду я всегда пел, у меня в школе кличка была – Певец. Отец бил меня ремнем до потери пульса, а потом махнул рукой. Почему я не скрываю, что меня лупили? В любом детстве есть и негатив, и позитив. Но все равно запоминаешь только лучшие моменты. Хотя с отцом после их развода с мамой мы общаемся очень редко: когда я приезжаю в Екатеринбург на гастроли, он приходит на концерт. В Москве у меня в гостях он бывает очень редко.
Махровая сирень
Я жил в Свердловске, но всегда мечтал, чтобы он назывался Екатеринбургом – старое название мне нравилось гораздо больше. Когда его наконец переименовали, я был очень счастлив. Но есть ли у меня такая уж любовь к этому городу? Думаю, нет. Я с детства стремился в Москву. Даже когда у нас в доме собирались друзья родителей, разговор непременно сводился к тому, чтобы переехать в столицу. Наверное, потому, что жизнь там была совершенно другая – посытнее, чем в Свердловске. Я уехал в Москву в 17 лет – сразу, как только появилась возможность. И сегодня этот город для меня уже родной, земля обетованная. Здесь родились мои дети – Никита, Антон, Фрол, Устинья, и я не хочу ничего менять в жизни.
Конечно, это судьба, что я родился на Урале. Но по большому счету за что я могу благодарить этот город? За школу, в которой учился и которую ненавидел? Мне не нравилось, как учителя относились там к ученикам. Со школой мне вообще не повезло. Я просил маму, чтобы перевела в другую, но родителям было не до меня – они сутками работали.
Моим любимым местом в городе был стадион «Локомотив», где я играл в футбол. Сейчас стадиона нет, его снесли и построили метро. Остался только Дворец культуры железнодорожников, в котором начался мой творческий путь. Я, тогда еще маленький, выступал в новогодних спектаклях, ходил во всевозможные кружки – драматический, танцевальный, хоровой, духовой. Это было особенное место, там я проводил все свое свободное время.
Я довольно часто выступаю в Екатеринбурге, но не хватает времени, даже чтобы прогуляться по городу. Я буквально проскакиваю мимо него. И там все так изменилось! Знаете, вот приезжаешь в деревню, а дома как стояли сто лет назад, так и стоят. А Екатеринбург совсем другой теперь. Однажды я хотел показать жене Эмме место, где родился и вырос. Мы пришли, а нашего барака нет. Вместо него – куча мусора, которая, наверное, до сих пор там так и лежит. Трущоба страшная, какие-то рельсы, разрушенные гаражи! Осталась только сирень. Я говорю Эмме: «Мне нечего тебе показать. Вот здесь было мое окно, стояла кровать, и я любовался из окна этой сиренью». И Эмма – прямо в вечернем платье! – начала руками ее выкапывать. Я спрашиваю: «У меня концерт скоро, ты что делаешь?» А она отвечает: «Ты поезжай на концерт, а я должна вернуться в Москву, успеть посадить сирень». Потом она рассказывала, как в гостинице попросила простыни, завернула в них кусты. В аэропорту уперлись: «Вы с ума сошли? Мы не пустим вас в самолет!» Но она объяснила, уговорила. Эмма ухаживала за сиренью три месяца. Когда два куста погибло, очень переживала. Прошло два года, сирень разрослась. И сейчас окна нашей кухни и большой комнаты смотрят прямо на ту сирень, на которую я любовался в детстве. Она очень красивая. Махровая, как бархат.
