Александр Беляев: Обуздать природу? Да, ребята, вы можете! Но сто раз подумайте!

Не будет преувеличением утверждать, что телевизионщики так далеки от науки, как только можно себе представить, а ученые, хотя и появляются на ТВ, идейно ему ничуть не ближе. Исключение – Александр Беляев

Заместитель директора по науке Института географии РАН уже 16 лет остается «главным по погоде» на отечественном телевидении.

Между геологией и идеологией

– Александр Вадимович, вы в Институте географии работаете уже 40 лет, как говорится, видели всякое. Государство нынче географией интересуется?

– В целом – да. Хотя бы потому, что у нас есть Географическое общество, которое возглавляет ныне министр обороны Сергей Кужугетович Шойгу, а председателем попечительского совета является первое лицо государства. Скажем так, в последние годы отношение к географии поднялось на некоторую высоту.

– А не подумаешь, если взглянуть на здание, где вы работаете. В доме напротив – предприятие Росатома, и сразу видно, что атомная энергия, как говорится, в тренде.

– Тут вы правы. Кстати, мы находимся на территории бывшей богадельни и здание наше охраняется государством. И это старейший институт, который работает с 1918 года, очень авторитетный, ведущий координацию всех географических исследований не только на постсоветском пространстве, но и на территории бывших стран соцлагеря. Но состояние нашего хозяйства говорит скорее об отношении к науке в целом, чем к географии в частности. Хотя, помню, еще в советские времена останавливает меня как-то гаишник: «Кем вы работаете?» «Я, – говорю, – зам. директора академического института». «А где?» – «В Институте географии». – «Господи, неужели в Академии наук есть Институт географии? Может, у вас там еще и институт арифметики есть?» Такое вот восприятие на уровне 6-го класса. На самом деле география очень важная и интересная наука. Наверное, по широте взглядов ничего подобного больше нет. Как говорится, география – это всё, что между геологией и идеологией. А географ – это не просто профессия, это характер.

– Что за характер?

– Прежде всего способность воспринимать явление как данность, без оценок. Умение говорить на том языке, который понятен собеседнику. Коммуникабельность. Улыбка. Поднятые ладони. И своеобразное знание жизни. Это с первых шагов закладывается. Обычные студенты ждут окончания учебы, уезжают на каникулы и занимаются черт знает чем. Географы же всегда на практике...

– …где занимаются черт знает чем.

– Но без отрыва от работы! У нас, гидрологов, первая практика была на Оке: полтора месяца жизни в палатках, в лодках. На питание – 50 копеек в день. Кухня, котлы, дежурство, рыба. Это же как игра, как поход. А какие дисциплины были! Прыгали с вышки, на Ленинских горах спускались по склону и по команде зарубались ледорубом, на лошадях ездили, на горных лыжах катались, узлы вязали – и по всему этому сдавали зачеты! Неудивительно, что географы влюблены в свою специальность. Она потом везде пригождается.

Заткнул дыру

– Например, на телевидении. До вас, да и потом, погоду вели многочисленные красивые девицы, но не помню ни одной, которая задержалась бы на 16 лет.

– Ну, мамы всякие нужны. И погода тоже. Этим и раньше разные люди занимались: были профессиональные телеведущие – Игорь Кириллов, например, или Виктор Балашов с его роскошным «И о погоде». Были и специалисты из Гидрометцентра – такие, знаете, солидные, красивые русские дамы во вкусе членов политбюро. У нас в институте работает академик Юрий Антониевич Израэль, который долгое время был председателем Госкомитета по гидрометеорологии в ранге министра. Он рассказывал, как однажды во Внуково к нему подошел Брежнев и говорит: «Слушай, там твоя эта... грудью пол-Европы закрыла». Люди потом маялись: это хорошо, что она закрыла, или плохо? Были и голые девушки в погоде – ходили, рассказывали, по пути раздевались. Вообще, наплыв девиц был стимулирован спонсорами.

– Реклама в погоде бесит?

– Нет, географа таким не напугать. Я с огромным удовольствием отношусь к этому, каждый раз пытаюсь что-то придумать. Погодников на телевидении вообще знаете за что любят? За умение импровизировать.

– Все хотела спросить: говорят, все мужчины, оканчивающие географический факультет, либо переводчики, либо военные синоптики. Вы первое или второе?

– Я военный синоптик.

– А чем такой отличается от обычного?

– Тем, что он военный. Синоптик обычный может себе что-нибудь позволить.

– Например, что?

– Например, он может прикинуть, что будет с погодой через 5 дней. И ошибиться. Военный не может. Военные метеорологи работают по авиации, ПВО и прочему, не буду болтать лишнего. По условиям они работают сутки, отдыхают двое, освобождены от всей неприятной части службы. И ходят часто в штатском. Ни один летчик не выйдет без их инструктажа. Они, конечно, тоже дают прогнозы, но оправдываемость их самая высокая. У нас на «Метео-ТВ», которое сейчас производит погоду для всех телеканалов, изначально работали как раз военные синоптики, и это было проблемой. У них своеобразный язык: сухой, лишенный всякой живости, вершина остроумия – это столбики термометров. И представьте: таким вот языком о погоде рассказывает красивая девушка. Ты на нее смотришь и понимаешь: что-то не так. Поэтому, например, НТВ, у которого долго не было погоды, в 1997 году решил-таки делать свою и только с учеными, которые понимают, о чем рассказывают. Тогда сложился тройственный союз НТВ, «Метео-ТВ» и группы «Меркатор» Института географии.

– Мало кто знает, что «Меркатор», благодаря которому на ТВ появились карты, организовали вы и Дмитрий Орешкин, ныне политолог, а вообще-то сотрудник Института географии...

– …и потрясающий популяризатор науки. В 80-е годы Дима каждый месяц выходил в газете «Правда» с огромным материалом о достижениях географии. Мы с ним все время обсуждали, почему география у нас занимает какое-то непонятное место. Тогда же, в 80-е, были в США и поразились: там география всюду. Везде карты, National Geographic – самый тиражируемый журнал в мире. С подачи нашего коллеги Андрея Скворцова родилась идея «Меркатора». Потом «Меркатор» попал на «Метео-ТВ». И вот НТВ решил сделать погоду с учеными. Я занимался фактурой, Андрей отвечал за кастинг и непосредственно контактировал с руководством НТВ. Добродеев, Парфенов, Файфман, Киселев – они все кандидатуры отбраковывали. Андрюха уже чуть не плакал. Я в конце концов не выдержал: да что вы вообще, говорю, ну давайте я пойду. Приличия ради, видимо, записали пилот. И когда энтэвэшники увидели, они сказали: «Вот этот мужик нам нужен!» В общем, я затыкал дыру.

Влияние глобального потепления на похмельный синдром

– Говорят, дома у вас везде телевизоры и они все время включены. А чего вы там смотрите?

– Да ничего. Просто я живу за городом. Одному страшно. А телевизор говорит.

– А с телевизором не страшно? Он такое порой «говорит»!

– Я прислушиваюсь, но все кавычу. Хотя многое действительно раздражает последнее время. Я вообще к старости стал безумно брюзгливым.

– И сколько у вас телевизоров?

– Серьезно? (Считает.) Шесть. Работают фоном.

– Что-то выдергивает?

– Музыка, иногда фильмы. Ну и погода, конечно.

– Вы согласны с тем, что нам катастрофически не повезло с климатом?

– Ну что вы! В России изумительный климат. Территория позволяет в единицу времени иметь максимальный диапазон погоды. Вот говорят: никакого покоя – там дожди, тут жара, тут горит, там все замерзли. Так ведь это же хорошо, что такое разнообразие погоды. Вот когда в Западной Европе жара, там никуда не деться вообще, а у нас есть выбор.

– Хорошо ли? Что ни год, то где-нибудь катаклизмы – теперь вот в Приморье.

– В Приморье возникла ситуация, аналогичная той, что была летом 2010 года, помните?

– Думаю, все помнят.

– У нас тогда стоял блокирующий антициклон, а в Западной Европе о него разбивались циклоны и лили дожди. То же самое случилось на Дальнем Востоке: над океанической частью стоял антициклон, и циклоны, которые не могли прорваться с запада, всё залили.

– Такие антициклоны вообще новость?

– Нет, всегда были. Европейская территория России – это воздушный проходной двор, перекресток. Все продувается, погода меняется каждые три дня. И до десятка раз в год случается «красный свет»: летом это, как правило, азорский антициклон, который приносит жару, а зимой арктический – с морозами и солнцем. Ничего особенного. Правда, глобальное потепление все процессы несколько ускоряет. И оно тем заметнее, чем севернее территория.

– То есть у нас все происходит ярче? Сейчас вообще модно списывать все на глобальное потепление. Если без передергиваний, это опасно?

– Этот процесс уже сказывается на каждой черточке нашей жизни. Помните, в 30-е годы был такой мичуринский лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их – наша задача»? Тогда появился миллион работ о том, как деятельность человека влияет на природу. И вот сейчас так же с глобальным потеплением. Мне недавно попался на глаза медицинский сборник. Там была статья о влиянии глобального потепления на похмельный синдром.

– Ну и как? Сказывается?

– Если верить статье, да – усиливает его. Я вообще не очень верю, что глобальное потепление – это понос-рвота-смерть. Нет, природа обладает исключительным механизмом саморегуляции и всегда стремится вернуться в равновесие из того состояния, куда ее вверг человек. Она нас спасет.

– Хорошая новость. А человек когда-нибудь научится управлять природными явлениями?

– Зачем?! Природе раз плюнуть, чтобы превратить нас в пустое место. Вообще, всякое благо приучает человека к тому, что он все начинает воспринимать как само собой разумеющееся. Весь цивилизованный мир, например, на волне темы глобального потепления экономит воду. Но не мы – у нас вроде как много водных ресурсов, чего жалеть. Но это не совсем так. Да, номинально их много, но 3/4 бесполезны – они находятся там, где люди не живут. А там, где живут, воды как раз мало, и если пересчитать, мы окажемся совсем не впереди планеты, а где-то в середине списка. Так что с заявлениями, что мы можем все обуздать, всем управлять и все использовать во благо, надо быть осторожнее. Да, ребята, вы можете. Но сто раз подумайте.

Проблема не в Амуре

– Вы, конечно, следили за ситуацией в Приморье? Что, как гидролог, думаете об этом?

– Случившееся не новость. Амур разливается постоянно, и раз в 20–30 лет бывают сильные наводнения. Там муссоны, с которыми ничего нельзя сделать. В низких местах река может разлиться на 25 км. Если оттуда отселяться, тогда надо жить на горе Арарат, куда, как известно, тоже однажды добралась вода.

– То есть выход один: отремонтироваться и ждать следующего наводнения?

– Ну а что еще? В Бангладеш люди испокон веков живут в устье великих рек, просто больше негде. Другое дело, что люди от Байкала до Дальнего Востока живут плохо, и Амур тут ни при чем. Регион надо развивать, как это происходит в Китае. И он, кстати, делает это не себе во вред.

– А что такого китайцы на своей стороне делают?

– Активно осваивают берега Амура, стараясь быть ближе к исконно китайским территориальным интересам. А они в разные исторические эпохи до Москвы не доходили, но до Урала – вполне. Зарабатывают деньги. Строят – и ГЭС, и гидротехнические сооружения. Пару протоков у себя засыпали, и вот уже фарватер сместился – в нашу сторону.

Наш берег более низкий, и все, что они там у себя делают, не в нашу пользу. Это целая политическая проблема с обсуждениями, переговорами, публичными дебатами с привлечением специалистов – не только дипломатов, но и ученых. А у нас все заняты реформированием РАН, потому что понадобилась наука, которая быстро даст что-то в денежном эквиваленте.

Заморозим ситуацию

– Так вообще бывает? Эффективная наука – это что? Норма по нобелевским лауреатам?

– Я не знаю. Мы же развиваем спорт, хотя далеко не во всех видах у нас есть мировые рекордсмены. Культура, искусство, наука – гораздо более сложные вещи, чем их представляют себе молодые люди, которые привыкли все подсчитывать. К РАН можно по-разному относиться. Да, старые академики. Да, РАН сидит на недвижимости. Ну отберите! Но так и скажите: ребята, нам нужна ваша недвижимость, ваша территория в центре Москвы. Так исторически сложилось, что она у академии есть, РАН же существует почти 300 лет. За это время было много правителей, но никому в голову не пришло разрушить академию. На днях ВВП сообщил, что заморозит на год ситуацию.

– Вам не кажется, что «старые академики» – это возрастной шовинизм, совершенно неуместный в науке? А какими должны быть академики, молодыми и задорными? Это же не футболисты.

– У физиков и математиков в 18 лет гений может что-то придумать. У нас – жизненный и научный опыт. Если сейчас, например, убрать из нашего института всех стариков, научный потенциал сократится на 4/5.

– Если вдруг такое случится, как будете жить? Уйдете на пенсию? На телевидение?

– Телевидение я не рассматриваю. Это суровая действительность, никаких индульгенций. Сегодня работаешь – завтра уже нет. Не знаю, как и на что буду жить. На днях видел Никиту Михалкова в передаче Бермана и Жандарева.

Его спросили, оформил ли он пенсию. Он сказал: да, что-то тысяч 11. У меня пенсия в два раза больше, но и я с ужасом думаю о будущем. У молодежи есть неоспоримое преимущество: силы и время. Я вроде еще не рухлядь, только 65 лет будет, а каждое утро заставляю себя встать: и неохота, и все болит. Три года назад пришел к врачу, а он говорит: «Мил-человек, у вас рак легких».

– У вас?!

– Да. Ладно у меня рожа узнаваемая, на Каширке лучшие врачи посмотрели и сказали, что это абсцесс. Я кинулся с результатами обратно, а там говорят: «Нет, извините, это все-таки рак». Так и живу.

– И что в итоге?

– Абсцесс. Тоже не сахар.

– Ну вот заморозили ситуацию с РАН на год. Что, на ваш взгляд, будет дальше?

– Я всегда действую по принципу: рассчитывай на худшее, надейся на лучшее. Надеюсь, что жизнь заставит посмотреть на РАН иначе – природа, что ли, даст понять эффективным менеджерам, что есть вещи, недоступные их пониманию. А рассчитываю я на то, что напишу заявление об уходе. Сейчас уйти будет непорядочно – жалко коллектив, в котором я работаю и приношу, хочется надеяться, какую-то пользу. Заморозим ситуацию на год.

Ирина Проровская

Александр Беляев: Жена меня терпеть не может!