27.07.2012

Анатолий Лобоцкий глотал лезвия

Когда Анатолий Лобоцкий появился на экране в фильме «Зависть богов», в него влюбились едва ли не все женщины России. Как настоящий мужчина, он отказывается рассказывать о женщинах, которых любил. Но откровенность ему все же не чужда

Когда Анатолий Лобоцкий появился на экране в фильме «Зависть богов», в него влюбились едва ли не все женщины России. Покоряли в нем мужественная красота, интеллигентность, ум, а главное – талант. Его имя долгое время связывали с актрисой Юлией Рутберг. Но, увы, судьба их развела. Как настоящий мужчина, он отказывается рассказывать о женщинах, которых любил. Но откровенность ему все же не чужда.

– Чем отличается Анатолий Анатольевич Лобоцкий от маленького Толи Лобоцкого?

– Ростом, весом, легкой сединой. Впрочем, еще двумя высшими образованиями. Я был увальнем до определенного возраста. Такой плотный, толстощекий, совершенно белобрысый. Мама называла меня «малыш». Она и сейчас меня так называет. Это прижилось и стало моим дворовым именем. Так меня называли в хулиганских компаниях.

– Расскажите о своих родителях.

– Моя мама плакала в 53-м году, когда умер Сталин, плакала, когда умер Брежнев. Я учился в ГИТИСе в это время. Звоню, а она плачет: «Ах! Какое горе! Ведь почти 20 лет»… Они по-своему наивные и прекрасные. Хотя у них не было нужной в то время коммунистической жилки. Иначе они не были бы бессребрениками. У них никогда не было лишних денег и роскошной еды. Они закончили московские вузы и с энтузиазмом кинулись поднимать культуру в совершенно глухой дыре, городе Тамбове. Мама была беременна, носила моего старшего брата, отец ломанулся поднимать целину. Он был начальником комсомольского отряда Тамбовской области. Отец – журналист, мама – библиотекарь. Папа почти всю жизнь проработал заместителем главного редактора в газете «Тамбовская правда», которая сейчас называется «Тамбовская жизнь».

– Помните себя совсем маленьким?

– Мне  было около двух лет. Отец как-то бросил в ненужном месте бритвенные лезвия. И до сих пор помню это ощущение, что я ем, жую эти лезвия. Чувствую, как у меня течет кровь, но абсолютно не чувствую боли, потому что лезвие очень острое и оно безболезненно режет.

– Со школой отношения сложились?

– Я любил учиться. Никогда не был ни троечником, ни двоечником. Но у меня были двойки за поведение. Мама сохранила мои дневники. И на одном развороте у меня был рекорд – шестнадцать записей красными чернилами, в том числе четыре из них: «Просим родителей немедленно зайти в школу!» Это был седьмой, восьмой класс, период возмужания, гормональной перестройки. Из дома, слава Богу, не уходил. Но в пятнадцать, может, и раньше, я был жутко неудобным. Я и сейчас не очень удобный для совместного проживания.

– В драках участвовали?

– Я совсем не драчливый. В драках чаще всего разнимал. Мои приятели юности были просто бандиты. Сейчас уже почти никого не осталось, поубивали.

– Вы помните, когда первый раз пригубили спиртное?

– Мне было пять лет. Я жил у бабушки в Тбилиси. У нее была большая роскошная кухня с верандой. Бабушка Нина была удивительной кулинаркой, и все шкафы у нее были забиты специями. Из кухни доносился аромат пряностей. В одном из встроенных шкафов я увидел удивительно красивую 250-граммовую фляжечку. В бутылке была охотничья водка. Как ребенку к такой красоте не потянуться? Я взял эту бутылочку, рассмотрел картинку, отвинтил пробочку и сделал маленький глоточек. У меня приятно обожгло рот. 43 градуса! Пять лет! Мне понравилось. Я сделал второй глоточек, завинтил и поставил на место. А потом, будучи в состоянии тяжкого алкогольного опьянения, прыгая на панцирной сетке бабушкиной кровати, долбанулся головой о шкатулку сандалового дерева и получил первое сотрясение мозга. Запомнить было нетрудно. Что было дальше, не помню.

– После этого вы наверняка перестали пить?

– Я завязал надолго. Хотя вру. Но это были уже мягкие дамские напитки. У бабушки был китайский фарфоровый сервиз: сосуд в виде дракона, горлышко – это открытая пасть дракона, и штук шесть малюсеньких фарфоровых рюмочек. Там бабушка хранила ликер. Ликер – это ведь детский, дамский напиток. И я его время от времени пользовал. Но ужас был в том, что при наливании графинчик заливался соловьем. Это был музыкальный сосуд. Я дожидался, пока бабушка куда-нибудь уйдет, включит пылесос или будет что-то делать, напевая, и тихонечко отливал себе ликерчика. Но аккуратно, без члено-вредительства. В общем, с алкоголем у меня сложились дружеские отношения.

– Вас родители заставляли чем-то заниматься?

– Родители никогда не давили на нас с братом своим авторитетом, и мы всегда имели право голоса. Спортом я занимался для себя. Отец всю жизнь играл в настольный теннис и нас с раннего детства приучил. Еще он занимался боксом, толкал ядро, метал копье. Мама занималась легкой атлетикой. Они на соревнованиях и познакомились. Зимой мы обтирались снегом. На нас из окон смотрели соседи и кричали: «Смотри! Вон Лобоцкие пошли! Ну все, цирк начинается!» Мы в трусах по снегу – отец, старший брат и я. Пробежечка, обтирание снегом, зарядочка, а мимо соседи в валенках. Йогой увлекались.
Я прошел целый цикл дыхательных упражнений.

– А сейчас снегом обтираетесь?

– Да что я, сошел с ума? Сейчас на меня чихни… (Задорно смеется.) Хотя нет, я еще ничего.

– Когда вам в голову пришла мысль стать режиссером, ведь вы сначала поступали на режиссерский факультет?

– Я был очень начитанным мальчиком, но никогда в жизни меня не интересовали книги по теории режиссуры. Просто мне в армию идти не хотелось. Считал, что это потеря двух лет. И сейчас так думаю. Я всегда любил рисовать, окончил художественную школу, отсылал свои работы в Суриковку и должен был ехать держать экзамен. До сих пор рисую всякие глупости на полях пьес своих ролей. Но мне нужно было остаться в Тамбове. А выбор был небогатый: педагогический институт и институт культуры. Я выбрал второе.

– А потом вы решили ехать в Москву поступать в ГИТИС?

– Я понял, что мне нужна настоящая актерская школа, которую могут дать только педагоги в столичных вузах.

– Студенческие годы – чудесная пора, что вспоминается?

– Мы были веселые, нищие. Спал по два часа в сутки, репетировал, работал на двух работах, чтобы как-то прожить, питался черт знает чем и все успевал. Жил в общежитии. Было две точки, где можно было питаться. Недалеко пельменная. Там можно было поесть на сорок копеек. А в столовой газеты «Гудок» – на восемь. Давали огромные тарелки с супом, где плавал один капустный лист. Но тем не менее горячее за шесть копеек, чай, а хлеб бесплатный.

– Что для вас театр?

– Работа… Пыльная, потная.

– А в свободное время чем занимаетесь?

– Отдыхаю от работы. Рыбу ловлю, книжки читаю, езжу по миру, детей воспитываю. Мне не скучно.

– Что для вас любовь?

– Любовь – замечательное полумифическое чувство. Об этом все говорят, поют и пишут. Оно так эфемерно, и так зыбка грань «люблю – не люблю». Человек должен любить. Это какой-то скачок аномальный в организме, который, к сожалению, невозможно удержать. Если бы мы постоянно жили на этом любовном пике, наверное, ни один мозг не выдержал бы и человек свихнулся бы. Но наш организм настроен на выживание. Поэтому этот пик в лучшем случае превращается в скачущую амплитуду, в худшем – в прямую линию.

– Какую слабость может себе позволить мужчина?

– Мужчина может себе позволить иногда быть слабым, если это делается ненамеренно. Не для того чтобы привлечь женщину, которая любит ухаживать и опекать слабого мужчину, а по каким-то жизненным обстоятельствам. Плачущий мужчина для меня не позор.

– Ваша главная черта характера?

– Хотелось бы подобрать хорошую черту – работоспособность. Нет, я  ленивый. Толерантность. Да, я терпелив. Но потом наступает момент, когда много всего накапливается и случается кратковременный, но всеразрушающий взрыв. И вокруг – выжженная площадка. Хотелось бы думать, что я покладист и удобен в быту. Нет, неудобен. Я весел и задорен? Нет, с возрастом становлюсь занудой.

Раз в десять лет у меня происходит кризис. Я как раз проработал десять лет в театре. Время было не самое лучшее. Совершенно не видел никаких точек приложения себя ни в профессии, ни в жизни, ни в этой стране с бесконечными демонстрациями, лозунгами и уехал за границу. (В этот момент Лобоцкий как раз расстался с гражданской женой Еленой Мольченко, на которой потом женился актер Александр Фатюшин. – Ред.). Я купил годовой абонемент во все музеи Нидерландов. Как человек, любящий живопись, совершенно по-новому открыл для себя Ван Гога, Тициана. Сначала был в Германии, потом переехал в Амстердам. В маленьком мотельчике в пригороде Амстердама я встречал Новый 1996 год. Пошел в бар. Там сидела совершенно одинокая барменша. И я встретил с ней Новый год, выпивая какие-то напитки и рассказывая ей о своей неудавшейся жизни на родине. Но оказалось, что и там нет никаких точек приложения. В моей профессии надо думать на том языке, на котором играешь. Я мог бы играть в английском театре, но думать по-английски я не могу и не буду. Заниматься коммерцией, открывать гимнастический зал или торговать подержанными машинами я не умею и не хочу.

– Если бы не артистом, кем могли бы стать?

– Сидел бы где-нибудь на Арбате, рисовал и пил водку. Был бы изгоем на отшибе. Хотя нет, у меня есть профессии: плотник, переводчик технической литературы, проводник пассажирского вагона.

Наталья Лазарева

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика