Константин Райкин: Выгнав Асмус, я облегчил ее судьбу

Актер, режиссер, педагог, руководитель театра «Сатирикон», народный артист, Константин Райкин накануне премьеры спектакля «Лондон Шоу» по пьесе «Пигмалион» нашел время для «Собеседника» и дал нам интервью.

«Артисты жиреют, когда они в штате»

– Константин Аркадьевич, вас устраивает отношение государства к культуре?

– Не устраивает и никогда не устраивало. К культуре, к интеллекту, к мозгам, к душам наше государство относится легкомысленно, плохо и недальновидно. Образование, фундаментальная наука и культура – это то, чем надо серьезнее и подробнее заниматься. Театр с большой труппой и с большим постоянным репертуаром не может без господдержки, ведь это неокупающееся предприятие.

– Кто-то финансово помогает «Сатирикону»?

– В свое время нам помогали и банки, и крупные корпорации, и Борис Березовский. Брали мы и кредиты на спектакли, а потом отдавали. Всегда находились те, кто хотел нам помогать. Всегда – с миру по нитке.

– Сейчас возобновились разговоры о новой театральной реформе: несколько ведущих театров получают дотации от государства, небольшие театры закрываются, артисты не на постоянной работе, а на договорах. Что вы об этом думаете?

– У меня давно все на договорах, на контракте. Я могу контракт не продлить, заранее пре-дупредив артиста об этом. Это хорошая система, она держит труппу в напряжении, в форме и дисциплинирует. Артисты жиреют, когда они в штате...

– ...и зачастую сопротивляются любым попыткам что-то изменить: коллективные письма, митинги, внутренние интриги – это то, что мы видим в последнее время в театрах. Что вы делаете, чтобы «Сатирикон» не погряз в подобных скандалах?

– Мой характер худрука близок к идеальному (смеется). У меня есть ошибки, но, думаю, они в пределах нормы. В этом театре всегда созидательные силы и течения превалировали над разрушительными. Творческое начало – созидательное, божественное. Интриги – это дьявольские силы. Когда в театре главное – творчество, то не до интриг. Все отступает перед творчеством. Пока я жив и в силах, думаю, что так и будет.

– А есть что-то, чего вы боитесь в сегодняшнем театре?

– Боюсь неуспеха. Кашля в зрительном зале. Когда зритель невнимателен, ему хочется чесаться и кашлять. Это начало провала. Лучше умереть.

– А какой он вообще, на ваш взгляд, сегодняшний театральный зритель? Насколько сильно он отличается от зрителя 80-х, 90-х, начала нулевых?

– Сегодня те, кто ходит в театр – драгоценные люди. Сейчас у людей много вариантов досуга: сериалы, например. Если долго их смотреть, что-нибудь по-настоящему хорошее может показаться ужасным. Я вижу зрителей, которые по окончании сюжета бегут в гардероб, хотя спектакль еще не закончен. Но зачем им смотреть и хлопать? И так все вроде бы ясно. Сериалам ведь не хлопают.

Я люблю театральных зрителей – это лучшая, меньшая часть города. 92% жителей любого города не ходят в театр никогда вообще. Из 12-миллионного населения Москвы в театр ходят только 1 миллион. Остальные театра никогда не видели. Те, кто ходит – особый вид населения. Я имею дело с лучшей частью города, у которой особо чувствительная душа. Когда взрослые становятся на время детьми, божественными дураками и ты ими владеешь, то лучшего ничего в жизни нет.

– У вас скоро премьера – «Лондон Шоу» по пьесе «Пигмалион» Бернарда Шоу. Почему вы выбрали именно эту пьесу и этого драматурга?

– Существуют авторы, через которых серьезный отечественный театр должен пройти. Это Шекспир, Чехов, Островский, Достоевский. Самым лучшим драматургом считается Шекспир, а второй в Англии по уровню, думаю, – Бернард Шоу. «Пигмалион» – одна из самых лучших пьес всех времен и народов, с великими ролями. И у нас есть артисты, которые могут играть в этой замечательной пьесе.

– Известно, что вы также хотели ставить Булгакова, но не случилось.

– Хотел – «Мастера и Маргариту». Это была едва ли не единственная вещь, за которую я взялся, а потом отказался. Стали происходить страшные вещи: заболевали люди, разваливался процесс. Словно меня испытывал кто-то сверху, кто-то наблюдал за мной и за моей степенью увлечения этим материалом.

– Значит, не зря уже много лет говорят, что постановки и экранизации «Мастера» – дело опасное?

– По крайней мере, я чувствовал, что мне ставят барьеры и смотрят, как я с этим поступлю. Я расценил это как указание, что надо остановиться. И остановился.

«Выгнав Асмус, облегчил ее судьбу»

– Когда закончится стройка и ремонт возле «Сатирикона»? Что там будет – «Райкин-плаза»?

– Строятся торговый центр, гостиница, кинотеатр и еще отдельное здание, это будет театральный институт. Он создается именно как театральный институт при «Сатириконе». Там будут хорошее и современное оборудование, продуманное пространство, две учебные сцены. И свой следующий курс я буду выпускать в новом институте. Он открывается в сентябре.

– Вы преподаете уже много лет. В чем особенность школы Райкина?

– Преподаю 35 лет, из них в Школе-студии МХАТ – 12, выпустил три курса как худрук. Преподавание – часть театрального процесса, взрослый театр должен иметь приток сил. «Сатирикон» – особый театр по энергетике, он требует подготовленных артистов, волевых, с определенными чертами характера, физически сильных. Я хочу сам воспитывать и сам разводить «рыбку», а не искать, где рыбка клюнет (улыбается).

– Много лет назад вы завалили на вступительных экзаменах Сергея Маковецкого.

– Я его не завалил, я просто не пропустил дальше, он, по-моему, в тот год никуда и не поступил.

– Еще один «грех»: выгнали со своего курса Кристину Асмус. А она сейчас вон какая звезда!

– Асмус – хорошая актриса, она замечательно поступала и была одной из самых лучших на конкурсе. Но потом плохо училась, а у меня свои принципы, требования и художественные критерии. Думаю, я ей облегчил судьбу. Не выгони я ее, может быть, со мной бы долго мучилась. Она человек одаренный, это очевидно.

– Что вы думаете о феномене еще одного вашего артиста – Максима Аверина? Почему он так популярен?

– Макс прежде всего прекрасный театральный артист, у меня он играет серьезные роли, и я его очень люблю как артиста. Всегда радостно, когда талантливый актер становится популярным. Ведь масса обратных случаев, когда кто-то из «барахла» становится известным благодаря телевидению. Я бы их близко никогда не подпустил к своему театру. Популярный артист – не всегда значит хороший.

«Отца свозил бы за город на дачу»

– А как вам Полина Райкина – актриса? Какие качества вам в ней нравятся?

– Я люблю дочь как актрису. Она верная, резкая и бесстрашная. В своей дочери я очень узнаю лучшие качества нашей семьи. Преданная, надежная, человек бесконечной доброты и абсолютного отсутствия агрессии. Это касается ее друзей, ее партнеров, ее работы. Когда Поля была маленькой и приходила играть на детскую площадку, а девочка, которая уже играла на площадке, ей говорила: «Это мои качели, это мой турник!», Полина отвечала: «Девочка, а куда мне можно пойти, где мне можно играть?» У нее не было вопроса, почему это «мой». Она оставляла девочке право распоряжаться. Меня это приводило в замешательство. Я не понимал, как она с этим будет жить. Полина – человек большого достоинства и очень умная. Она, как и я, полностью отдается театру.

– По идее «Сатирикон» в будущем должен достаться Полине. Если нет, то кому? Вы не жалеете, что у вас нет сына? Ведь династию обычно продолжают мужчины...

– Во-первых, не надо забывать, что «Сатирикон» – это государственное учреждение, находящееся в ведении Министерства культуры России. У меня есть начальство, которое может вообще ни о чем меня не спросить. Если говорить по сути, дело не в фамилии, а в генах. «Сатирикон» – это мое детище, и я хочу, чтобы оно было счастливо после моего ухода. Театр – это моя семья, люди, которых я люблю и за которых отвечаю. Я думаю кое о чем, но... боязно говорить… Рано еще! Я попытаюсь найти того, кто меня будет творчески устраивать и кому я буду доверять. Я рассмотрю. Я хочу, чтобы от меня это зависело.

– Если бы сейчас был жив ваш отец, о чем бы вы с ним поговорили?

– Я скучаю по отцу и маме. Поговорил бы о театре, о жизни, о погоде, даже о политике. Это было бы прекрасно! Я бы свозил папу за город и показал бы дачу, которой у него никогда не было, а он всегда любил жить за городом.

«Партия прохиндеев была бы самой большой в России»

– Слышал, вы не любите говорить о политике публично...

– Политические деятели пребывают в ощущении, что они вершат собою жизнь и что все сферы жизни впрямую зависят от них. Но это, к счастью, не так. Хотя, конечно, они люди могущественные – решают, будут войны или нет, но это ведь не всё. Есть вещи, прекрасно не зависящие от политики. И пусть они это знают! Невозможно говорить о них все время – это слишком жирно им! Когда я выпускаю спектакль, я думаю: «Господи, только бы не было войны, чтобы я выпустил премьеру!» И мне не стыдно так думать. Творческие интересы выше всех политических игр. Это вещи другой высоты. Есть у поэта Смолякова такие строки: «И землю жаворонок держит на нитке песенки своей…» Мне кажется, весь наш мир держит маленький творческий бескорыстный человек. А не хитрость и могущество политиков.

– В какой стране вы хотели бы жить, если не в России?

– В Италии или в Англии. Не жить, а приезжать, любоваться. Когда-то мне нравилась Америка. Но Америка – гостевая страна. Когда ты начинаешь вникать в нее, ты начинаешь разочаровываться. А Россия – наоборот. Россию, чтобы полюбить, нужно очень «въехать» в нее. Когда ты первый раз видишь ее, она производит чудовищное впечатление – грязью своей, напряженностью, недоверчивостью, озлобленностью, недоброжелательностью, закомплексованностью, жуликоватостью, вороватостью… И только очень подробно «въехав», ты понимаешь душу этой страны и душу народа. Я очень российский человек! Для моей дочери Полины Москва – это всё. В какую страну она бы ни приезжала, она сразу начинала искать, в какой стороне Москва.

– Вы назвали то, что в русском характере отталкивает. А самые выдающиеся качества?

– С одной стороны, есть щедрость, мощность, непредсказуемость, бескорыстие, отсутствие прагматизма, которое иногда оборачивается катастрофой. Оголтелая, немотивированная доброта, чуждая западной расчетливости. С другой стороны, есть редкие свойства русского характера – это умение вдруг четко все разложить по полочкам, как у Менделеева, Ломоносова, Станиславского и Петра I.

И еще сердечность при наличии огромного количества жестокости. И сострадательность. Для меня имеет огромное значение история про пленных немцев, после Сталинграда проведенных по Москве. Я не могу об этом спокойно говорить. Когда немцев вели по Москве, жители стали бросать им еду. Вот она – сердечность! Великодушие! И тут же другая сторона – мелкодушие, прохиндейство, разгильдяйство. Толпы непуганых прохиндеев гуляют по стране! Если организовать партию истинных прохиндеев, то это будет самая большая партия в стране! Она бы сильно превысила партию «Единая Россия».

– Тогда пленным немцам бросали еду, а сегодня пропагандируют национализм, фашизм. Что это – несогласие с окружающей действительностью?

– Национализм – это дьявольщина, страшная бацилла в душе человека. Эта дьявольщина заложена внутри. Страшно слышать, как москвичи говорят про приезжих, белые – про черных, русские – про кавказцев, и наоборот. Я сам еврей, но я сын всеобщего любимца, и на себе это мало испытывал, но я очень много видел проявлений антисемитизма. Антисемитизм, национализм... Люди полны ненависти друг к другу, когда несчастье, кровь и гибель одних приводит к празднику и ликованию других. Я думаю, что национализм – это и вина государства, которое почему-то этому попустительствует. Я, к моему ужасу, чем дальше, тем больше вижу в этом даже какой-то умысел. Я не понимаю, почему у нас есть фашистские организации, которые развиваются, действуют... Я читаю про них в прессе. Почему? Наша страна победила фашизм! Но, оказывается, мы его не победили. Фашизм, умирая под натиском нашей армии, отложил яйца куда-то в сознание людей будущего. Но почему так легкомысленно, сквозь пальцы к этому относятся?

– Только что был принят закон об оскорблении чувств верующих. О нем сейчас много говорят... Как и о религии вообще, об иерархах церкви...

– У меня были сложные проблемы с крещением. Я хотел окреститься уже взрослым, но меня кое-что удерживало. Я слышал, что православные религиозные деятели иногда говорили о театре плохо, огульно отрицали и называли наше дело греховным. Мне казалось это несправедливым. Греховной может быть и сама церковная работа. Что, там мало циничных людей, движимых всякими небожественными соображениями?

На всяком человеческом поприще есть место и божественному, и дьявольскому. Я видел в театральном мире многих высочайших жертвенных людей. Даже на примере моего отца – это было настоящее служение искусству на уровне религии! Для меня профессия – это приближение и путь к Богу. И когда я слышу от православных священников, что театр, актерство – грех, то считаю, что это несправедливо и неумно. Мой папа из очень религиозной еврейской семьи, его били, потому что он хотел стать актером. Папа всегда особенно относился к вере. И я чувствую некую связь с Богом. Он меня ведет. Я ощущаю. Почему я родился в семье великого артиста? Значит, от меня чего-то хотят.