Леонид Ярмольник: Нам пора искать синоним для слова «п…ц»

Все говорят, что Леонид Ярмольник очень милый, такой приятный. Но это совершенно не так. Вот приходим мы к нему на интервью в гримерку театра «Современник», где он играет с Гармашом в спектакле «С наступающим!», а люди мы, как известно, большие, крупные. Входит Жарова. «Да вы беременны!» – говорит Ярмольник. Следом входит Быков. «И ты тоже», – говорит он пораженно. Ну ничего, мы тоже сейчас ему что-нибудь скажем.

Сколько быть богом?!

Д.Б. К вопросу о вечной беременности: мы при твоей жизни увидим «Трудно быть богом»?

– Ты-то видел…

– Я видел, и мне кажется, что это лучший фильм Германа. Но надо же и честь знать!

– Насчет «лучший» – тут я все-таки за «Лапшина», но что самый совершенный, где метод доведен до логического предела, – конечно, «История арканарской резни». Последние сведения такие: премьера в конце года. Озвучание закончено, доделываются шумы, сейчас вроде идет запись музыки, как всегда, с чрезвычайной кропотливостью. Есть варианты – показать на будущий год в Канне или Венеции. Если в Канне – думаю, не в конкурсе (к которому надеется успеть с новой картиной Герман-младший, так что конкуренция двух Германов в программе могла бы войти в анналы). А на открытии показать – и им приятно, потому что живая легенда, и нам интересно.

Для конкурса этот фильм реально труден, поскольку даже я, сыгравший главную роль, наизусть знающий первоисточник (я его для аудиокниги начитал), не всегда понимаю, куда герой вот сейчас пошел. Может быть, Венеция демократичней и эстетически радикальней – там прошло бы лучше. Не знаю, Герман непредсказуем. Знаю, что объявленная дата окончания – декабрь. Мне осталось записать одну фразу – финальную, гениальную, придуманную Германом в последний момент. Почти из одних междометий, но в ней – весь смысл. В ней Румата отказывается вернуться на Землю.

В.Ж. Вы продюсер, вроде бы не собираетесь это бросать, – как вам назначение Ивана Демидова куратором кинематографа в Минкульте?

– Знаете… мне кажется, нам в ближайшее время часто придется искать приемлемый синоним для емкого слова «п…ц». Потому что не могу же я в официальном разговоре прибегать к этому исчерпывающему термину – а другого нет.

Иван Демидов никогда кинематографом не занимался. Занимался, насколько помню, российским шоу бизнесом, а впоследствии прямо из него перепрыгнул в духовность, в религиозные программы и защиту вечных ценностей. Я в этом как раз ничего дурного не вижу: когда погрузишься в российский шоу бизнес, оттуда один путь – молиться. Но кинематограф – с чего, за какие заслуги? Великолепно прошла моя жизнь – от Демичева до Демидова; ну и какой смысл? Утешение в том, что кино давно существует независимо от государства; ну, теперь оно станет еще более независимым, тоже плюс.

– Вы остаетесь продюсером?

– Я никогда не был продюсером в серьезном смысле: мне нравится – я участвую. Нравился мне Огородников – я спродюсировал «Барак»; понравилась идея «Сводного брата Франкенштейна», который вообще делался стремительно и на копейки, – Тодоровский его снял, а я сыграл и помог с продюсированием. То есть я опираюсь только на личный вкус, а магнатом не был и уже, вероятно, не буду.

Путин возглавит перестройку

Д.Б. Зато у актера лучше обстоит дело с предчувствиями и предсказаниями.

– Может быть.

– И что носится в воздухе? Будет ли переход оппозиционных гуляний и сидений во что-то более серьезное?

– Все эти махания ленточками совершенно несерьезны и ни во что не перейдут. Потому я в них и не участвую. Если тебя интересует наиболее вероятный сценарий, как я его вижу, – где-то к зиме Владимир Владимирович просыпается и говорит правительству: всем спасибо, полгода прошло, скачка нет, извините. После чего премьером становится либо Миша Прохоров, либо – во что я верю меньше – Алексей Кудрин.

– То есть сбывается предсказание Бориса Стругацкого о Перестройке-3, возглавляемой сверху.

– Да, ее возглавит лично Путин. Он понимает, что для сохранения власти это единственный сценарий – быстро внедрить мысль о плохих боярах и убрать всех во главе с Дмитрием Анатольевичем.

Правительство под этот проект и собирается. А что, пацан сказал – пацан сделал: обещания выполнены, политес соблюден. Дальше – в новых экономических обстоятельствах, при дешевеющей нефти, при сланцевом газе, при кризисной и недовольной стране – мы ставим правительство профессионалов и реформируем экономику.

– Не политику?

– Нет, потому что при Путине возможна только автократия. Ты что, его же этому учили, он в этом – в охране власти и борьбе с внутренним врагом – профессионал… и, может быть, только в этом. Он досиживает срок при любом раскладе, кроме масштабного финансового кризиса.

– Он возможен?

– Возможен, если рухнет евро, взлетит до пятидесяти рублей доллар и на улицы выйдут реальные, а не объявленные миллионы. Но эти все разговоры о выходе Греции, о катастрофе евро… Я был недавно в Португалии, которая, кстати, до семидесятых еще стонала под игом Салазара. Португалия считается в еврозоне кризисной страной. Но кризисная, с их точки зрения, – это чрезвычайно стабильная, с нашей.

Мы не представляем всей прочности этой системы. Так что с евро, по-моему, в ближайшее время ничего не сделается и нефть ниже семидесяти никак не упадет. Путина в восемнадцатом сменяет либо Прохоров, на что я очень надеюсь, либо устраивающий всех умеренный оппозиционер. Через семь-восемь лет начинаются реальные перемены, тем более что оппозиция к следующим выборам кого-нибудь да вырастит. Просто делать это надо не за два месяца до выборов, а года за три. Одно обидно – вы это увидите и успеете воспользоваться, а я уже вряд ли. Мне 57 лет. В 65 перестройка воспринимается далеко не с тем энтузиазмом. У меня и в 40 особого энтузиазма не было.

В.Ж. Прохорова многие считают проектом Кремля, а нынешнее его молчание вообще его, кажется, похоронило…

– Почему он молчит сейчас – понятно: не к гуляньям же ему присоединяться? К осени он сконцентрирует силы и заявит о себе резко. А к зиме вполне может стать премьером, потому что Путину-то он, по-моему, скорее нравится. Это окружение терпеть его не может, а Путин – чисто по-пацански – любит упрямых людей, которые не гнутся. Хотя и в этом я не убежден: это относится скорее к Путину более раннему. А нынешний уже привык, что вокруг сплошной «хайльгитлер», и чувствует себя скорее отцом нации, чем политиком.

От титула «национальный лидер», которым его наградила «Единая Россия», шаг до Сталина.

Что касается Прохорова как проекта Кремля. Я Мишу знаю лет двадцать. Он человек исключительного упрямства, одержимый желанием показать всем, как можно строить бизнес в России. Он привык быть первым, совершенно не умеет проигрывать, очень быстро схватывает ситуацию, обучаем, скрытен и дальновиден. Есть темы, на которые он ни с кем не говорит. Не думаю, что он кому-то со стопроцентной искренностью ответит на вопрос о своем приходе в «Правое дело». Но я полагаю, что без ведома и санкции Кремля в тогдашней российской политике не делалось ничего. Дальше Миша начал действовать не совсем так, как они ожидали. Не знаю, на чем конкретно они сломались – на Ройзмане ли, на фразе ли про Суркова-кукловода, – но с этого момента Прохоров, даже если изначально действовал с их ведома, пошел в автономное плавание. Он не из тех людей, кто прощает подобные кидки. Я думаю, в сентябре он станет одним из главных ньюсмейкеров, а зимой либо весной – премьером с хорошими политическими перспективами.

Высоцкий – Пушкин ХХ века

Д.Б. Вот ты говоришь: перестройкой еще не пахнет. Но не зря же с таким размахом показывали «Высоцкого» – картину про закат брежневизма…

– Это не про закат брежневизма картина, а про желание использовать последний советский бренд.

– Тебе совсем не понравилось?

– Ну, ты опять меня вынуждаешь искать цивильный синоним для того же слова! Какой это Высоцкий? Где здесь тот Пушкин ХХ века, которого хоронили, как Сталина? Где человек, на концерты и спектакли которого рвались, как сегодня не рвутся ни на что вообще?!

Можно смотреть там на двух актеров: на Акиньшину, которая очень хороша, и на Астрахана, который сыграл Гольдмана с великолепной органикой, просто потому, что сам режиссер и какие-то вещи чувствует. А Сережа Безруков – зачем на него надели эту мертвую маску? Там мог сработать либо живой актер – лучше бы не слишком похожий, – либо это надо было делать вообще без Высоцкого, чтобы короля играла свита. И сценарий этот мог быть не про наркотики, а про то, что Никита Высоцкий действительно знает: он мог написать великолепную драматическую историю про сына, на которого страшно давит слава отца, которого он возненавидеть за это готов… а потом понимает, что лучшее в нем – это именно отец! Тут было бы настоящее кино, а получилось лишнее доказательство, что ничего похожего на восьмидесятые сейчас нет и в ближайшее время не будет.

Но вообще-то я российское кино ругать не склонен, потому что представляю остальное. Был в Канне, успел посмотреть On the road по Керуаку, и это было так плохо, что я почти уверился: их обязательно наградят! Хотя бы за режиссуру! Но наградили Рейгадаса, который, говорят, еще невыносимее. А «Любовь» Ханеке, с главным призом, – может быть, она получше остального, но чистая двухчасовая хроника умирания, с Трентиньяном, от которого остались только глаза… я не понимаю, как это смотреть. На артхаусном полюсе почти все скучно и претенциозно, а на массовом так глупо, что я еле высидел «Людей в черном-3». Первые были хоть с юмором, а сейчас – абсолютно безмозглый аттракцион, на котором, по-моему, любому подростку за авторов неловко…

Все мировое кино в кризисе, без исключения. Может быть, потому, что по разным причинам нигде нельзя называть вещи своими именами: у них своя цензура, у нас своя.

В.Ж. Но вам еще хочется играть?

– Мне хочется играть, во-первых, хороший литературный материал, и пьеса «С наступающим!», которую мы с Гармашом придумали, а написал Родион Овчинников, – как раз такой материал. Это и фильмом может стать – хорошим, новогодним, если найдется грамотный сценарист. Театральную вещь переносить в кино – отдельное искусство, сам не рискну. Там сильная история, встреча удачника с неудачником, внешне смешная, внутренне довольно жестокая. Во-вторых, мне интересно играть уже не себя в предложенных обстоятельствах, а нечто со сдвигом – то есть побыть не собой. Но предлагают по большей части вещи, которые требуют сугубо внешних умений. Либо комикование, либо Дон Корлеоне: того замочить, этих расчленить… Где они во мне это видят?

Д.Б. Ты упомянул Эрнста: что это вообще за человек?

– Два человека. Есть Эрнст для своих, он любит то же кино, что и ты, и те же книги и чисто по-человечески верен друзьям. Есть второй Эрнст, человек должности, с соответствующими правилами и вкусами. Человек, ловящий тренд. Без этого раздвоения личности там выжить невозможно, и окажись я на такой работе – либо вылетел бы с нее через неделю, либо тоже раздвоился бы. Поскольку у моего поколения идиосинкразия к должностям, для меня это вариант несбыточный. Кстати, это ведь мы с Макаром привели Эрнста на телевидение.

– О, как вас на том свете припекут!

– Как знать.

Женская красота? Да, по-прежнему интересна…

Д.Б. Скажи: вот ты – еврей в России. Это интересный опыт?

– А ты как думаешь?

– Я первый спросил. Но по-моему, интересный.

– А для меня этот вопрос вообще не существует. В молодости, когда возникали трения на национальной почве, я сразу отвечал в тыкву, то есть на том языке, который этой публике понятен. Сегодня мне редко припоминают еврейство – разве на каком-нибудь ток-шоу, где я скажу что-то о России, иной персонаж затягивает: ну, вы-то что можете об этом знать… Тогда я его спрашиваю: а такая-то улица в Москве – где? А такое-то русское слово – какого происхождения? А эта цитата – откуда? Он лажается, зал аплодирует, вопрос снимается. Вообще есть русский образ жизни. Кто им живет – тот и русский, и хватит уже, честное слово, раздувать несуществующие проблемы.

В.Ж. А вот говорят, что после пятидесяти – ближе к шестидесяти – начинается безумный всплеск мужской активности. Как бы напоследок. Это правда?

– Ну, я не ослеп и не оглох – мне по-прежнему интересна женская красота. Если вы мне гарантируете, что жена дочитает до этого места и выбросит газету, я вам отвечу подробно. Если же совсем серьезно… понимаете, судя по нашим разговорам с Гармашом перед спектаклями, нас действительно этот вопрос активно волнует. Но, по-моему, сейчас нам интереснее уже поговорить. Не знаю, как у него, а у меня так. Потому что заниматься этим всерьез – это столько проблем! А поговорить об этом с другом у меня получается даже лучше, чем в молодости.