Зураб Соткилава: Я плакал всего два раза в жизни

Народному артисту Грузии и Советского Союза Зурабу Соткилаве рукоплескали в Берлине и Вене, Венеции и Барселоне. С гастролями обладатель уникального тенора объездил полмира, но звездной болезни знаменитый певец мирового масштаба избежал. О военном детстве, первой и единственной любви, преданности, жене, детях и внуках Зураб Лаврентьевич рассказал нашему репортеру.

12 марта 1937 года, ясным и свежим днем, какие бывают только весной в Абхазии, в семье уважаемого директора общеобразовательной школы Лаврентия Гутуевича и рентгенолога Ксении Виссарионовны Карчава родился малыш, которого назвали Зураб. Никто и не подозревал, что на небосклоне оперного мира взошла новая звезда. И что обычный мальчик из Сухуми покорит весь мир, а его уникальный голос поклонники будут боготворить. Но в детстве о своем блестящем певческом будущем активный и веселый мальчик не думал. А потом начались страшные сороковые. Зураб Лаврентьевич и сегодня, спустя 70 лет, с болью вспоминает то время.

– Война сплотила народ, вечерами весь квартал собирался во дворе под платановым деревом. Матери, жены, сестры ушедших на фронт мужчин делили горести и радости друг друга, свою тоску, волнения и грусть они выражали в песнях, которые пели хором. Из нашей семьи на войну ушли сразу четверо мужчин – мой отец и три его брата. Два моих дяди погибли, один был ранен под Москвой и вернулся домой с одной ногой. Папа был призван в ряды войск МВД на Кавказе и тоже был ранен. Бабушка и мама пели, я подпевал. Потом была победа, и началась новая жизнь. Я увлекся футболом, весь день был готов гонять мяч во дворе. Иногда напевал себе что-нибудь.

Маме нравилось, как я пою, но она никогда не хотела, чтобы я стал артистом. А отец, который не имел слуха, наоборот, желал, чтобы я занимался музыкой. И, несмотря на мое увлечение футболом, купил пианино фабрики «Красный Октябрь». Но в музыкальной школе родителям объяснили: мальчику уже 16 лет, учиться игре на инструменте поздновато, и посоветовали занять подростка чем-то другим. Однако наш сосед и друг семьи предложил: «Пусть он ходит ко мне заниматься, якобы будет петь, а у него по программе будет предмет «Общее фортепиано», там он выучит ноты и научится играть на пианино. Так я поступил в это сухумское училище, и с этим училищем у меня связаны первые слезы.

Моя мать как-то встретила на улице моего преподавателя. Они разговорились, и она, конечно, спросила:«Как учится мой сын?» Тот ответил, что за весь год меня и в глаза не видел. Откуда родителям было знать, что все занятия я провожу на футбольном поле. Ведь меня в 16 лет взяли в сухумское «Динамо» крайним защитником, и мне явно не до музыки было.

Мне тогда выдали новые бутсы. Венгерские. Большая редкость. Я ими очень дорожил, сам масло не ел, смазывал драгоценность, чтобы кожа под дождем не испортилась. Хранил я бутсы под подушкой. И как-то пришел и увидел, что мои бутсы разрублены топором на две части. Таким образом, мама наказала меня за обман. Это были мои первые слезы, я не помню, чтобы я плакал.

Но и после этого нерадивый ученик футбол не бросил. 19-летнего талантливого защитника назначили капитаном сборной Грузии в возрасте до 20 лет, которая выиграла чемпионат Советского Союза. А через два года Зураб попал в основной состав тбилисского «Динамо». Реактивный и сообразительный футболист легко ориентировался на поле, угадывал замыслы соперников и молниеносно принимал правильные решения. Наверное, со временем Зураб Лаврентьевич стал бы известным футболистом, но судьба распорядилась иначе.

– В 1958 году мы играли с ереванским «Спартаком». И я получил сильнейший удар от соперника в позвоночник. Оба горячие и страстные, желающие добиться победы для своей команды, мы столкнулись. Я виноват, и он виноват. Он прямой ногой попал мне в бок, удар такой силы сместил позвоночник. С тяжелейшей травмой меня доставили в больницу.

Врачи не успокоили: «Будешь ходить – нормально. Спасибо скажешь!» С большим спортом было покончено навсегда.
Но тогда Зураб не только был студентом Тбилисского политехнического института, но и занимался вокалом. В его необыкновенный талант особенно верила одна знакомая.

– А в Сухуми жила Валерия Викторовна Разумовская, и она мне говорила: «У тебя такой голос, ты будешь петь в Большом театре, объедешь весь мир!» Я смеялся, не верил. А она мне снова: «Есть такой профессор Тбилисской консерватории Бокучава, давай прослушайся у него». Ну, я и согласился. Тот послушал без восторга и, зная, что я играю в футбол, пожаловался, что очень трудно достать билеты на матчи в Тбилиси. Потом спросил, могу ли я ему помочь.

Я пообещал ему пригласительные. Жил я в общежитии стадиона «Динамо», он зашел ко мне, поблагодарил за билеты и пригласил к себе домой. Потом я услышал, как хорошо поют его студенты, и тоже захотел петь. Еще он пригласил меня в оперу, мне очень понравилось. Потом мы начали тихонько заниматься, нечасто. А после травмы он предложил учиться серьезно каждый день. Правда, в 1960-м я оканчивал политех и как будущий горный инженер должен был поехать на три месяца на шахту – готовить дипломную работу. С марта по июль мы занимались. И он хотел, чтобы я поступил в консерваторию. Я относился к этому не очень серьезно, но со временем понял: мне это нравится. 10 июля я защитил диплом горного инженера, а 12-го сдавал экзамены на оперного певца. И там я увидел девочку в костюмчике кирпичного цвета и сразу забыл всех девочек, с которыми когда-то дружил. Я спросил у друга: «Кто это?» Он ответил: «Элисо Турманидзе, пианистка, учится на втором курсе».

Ничего о ней не зная, я сказал: «Запомни, она будет моей женой». Так и случилось. Я был старше на пять лет, но на курс младше. Два года я к Элисо не приближался, любовался со стороны – и всё. Она, как и вся консерватория, знала, что я в нее влюблен. Поэтому к ней ни один из парней даже не подходил. Студенты знали: Зураб любит Элисо. После двух лет любви на расстоянии первый шаг сделала сама девушка.

– Я пел на концерте в консерватории, а после него ко мне подошла Элисо, дала конфету и сказала: «Вы очень хорошо пели». Так начались наши отношения, на пятом курсе я хотел жениться, но педагог не разрешил – нужно готовить оперы, учить репертуар, семья будет мешать сложному процессу. И действительно, мы поженились только после того, как я закончил консерваторию. Но все это время мы с ней были вместе, ведь Элисо стала моим концертмейстером, она играла мне. И после обучения, когда я был солистом Грузинского театра, жена всюду была со мной, мы объездили весь Советский Союз, давали концерты в Киеве, Таллине, Вильнюсе, Риге, были в Германии. В 1967 году Элисо забеременела, а меня направили на стажировку в миланский театр «Ла Скала». В один прекрасный день мама мне позвонила и сообщила радостную новость: «Элисо родила тебе дочку». Я был в восторге, девочку назвали Тея.

Моя мама очень хорошо приняла невестку, но жила она с нами недолго: в 49 лет у мамы было кровоизлияние в мозг, а в 52 года она умерла. Меня взяли в основную труппу Большого театра, и конечно, я очень хотел привезти маму на свою премьеру. Мама тоже готовилась к торжеству, сшила себе платье. В этом платье я ее и похоронил. И это были мои самые горькие слезы. Папа пережил маму всего на один год. Теперь у меня в Абхазии никого нет, после тех страшных событий мои двоюродные братья с семьями покинули свои дома в статусе беженцев. И для меня это была большая трагедия. Я хотел поехать в Пицунду, дать концерт в зале, который 35 лет назад я открывал вместе с председателем Совета министров СССР Алексеем Косыгиным, и, конечно, посетить могилы родителей в Сухуми, но правительство меня не пустило, объясняя свой отказ политикой. Не знаю, что в этом политического? Я просто хотел поехать на кладбище к маме и папе.

Я очень благодарен жене, она всю жизнь поддерживала меня во всем. Ведь иметь мужа-тенора очень сложно, нужно проживать его жизнь. Не все с этим справляются, а Элисо вся ушла в семью, в воспитание детей, устраивая для меня комфортные условия. Она ревновала меня раньше, если я за столом начинал шутить и баловаться, она, смелая женщина, при всех мне говорила: «Перестань это делать!» Я по-прежнему ее люблю. Не любил – выгнал бы. Не знаю, за что люблю. Жена, правда, не любит, когда я так говорю. За что люблю – не знаю, знал бы, за что – разлюбил бы, – шутит Зураб Лаврентьевич, задорно улыбаясь. – А если серьезно, она и сегодня очень красивая и мудрая женщина и человек преданный. И я не помню, чтобы она сделала что-то не так. После гастрольных концертов она три-четыре дня никого ко мне не подпускала, всем говорила, что я должен отдыхать: «Вы же сами будете его ругать, если он будет плохо петь! А он должен восстанавливаться».

Раньше я много ездил, а сейчас вообще часто бываю на концертах. Вот в прошлом году за десять месяцев я спел 55 сольных. Это очень много. Вообще, в работе я счастливчик и спел все партии, о которых мечтал. За роль Отелло получил высшую награду в Италии – стал почетным академиком Академии искусств. Сейчас, конечно, сыграть Отелло мне помешает протез. После травмы позвоночника в 1958 году мое здоровье ухудшилось, появились болезни. И мучил меня тазобедренный сустав. Я долго терпел, делал уколы, но ничего не помогало. В 2000 году сил бороться с болью не осталось. Знакомые рекомендовали ехать за границу, но я верю нашим хирургам. Я пошел к главврачу Центрального института травматологии Зое Мироновой, она была фантастической женщиной.

Меня обследовали, а потом вынесли вердикт: «Необходимо хирургическое вмешательство». И мне подарили новый протез из Германии, бесплатно сделали операцию, за что я им благодарен и никогда их не забуду. А врачи тогда еще шутили: «Зураб, пришел бы к нам раньше, мы бы тебя на 18 сантиметров выше сделали!» Поставленный нашими докторами протез меня не беспокоит, теперь болит сустав с другой стороны. Из-за него я не могу играть спектакли, хожу прихрамывая. Хотя однажды я играл старого барона в комической опере «Прекрасная мельничиха», и один хороший критик написал: «Зураб, как всегда, блестяще пел! И хорошо подхрамывал».

Я в форме потому, что у меня есть ученики, с ними я пою каждый день. И у меня есть крепкая семья, мой верный и надежный тыл. Старшая дочка живет в Испании, учит детей русскому языку. Мой зять по профессии врач, но не практикует, руководит департаментом. Они подарили нам с женой любимую внучку Кети, с которой мы каждый день разговариваем по скайпу. Она очень красивая девочка, беленькая, знает два языка – испанский и грузинский, а теперь, играя в московском дворе, учится и русскому. Младшая дочка, Кети, тоже меня радует. Она закончила университет, познакомилась с оперным певцом, вышла замуж. Сейчас Шалва очень известный и востребованный грузинский певец, часто дает концерты за границей – в Венской опере, в «Ла Скала». А два года назад Кети родила Леванчика, из-за частых поездок мужа дочка и внук живут с нами. И я очень счастлив видеть, как он растет.

В год он начал подпрыгивать, это редко, когда дети в таком возрасте отрывают ножки от земли. Я с ним занимаюсь и няня, он крепкий и развитой, мускулистый такой мальчик и довольно высокий для своего возраста. Но самое главное – он любит музыку. Если запустить в Интернет, все с ума сойдут: он берет высокую ноту и может ее десять секунд тянуть. Все гости с порога спрашивают: «Леванчик, как дедушка поет?» – и он: «А-а-а-а-а!» Когда я что-то начинаю делать, он внимательно огромными глазами наблюдает за мной, а потом повторяет все, что я делаю.

Мое счастье сейчас – это мои внуки. Когда они кричат «Бабо! Бабо!» и обнимают меня, я самый счастливый человек в мире!

Читайте также

Зураб Соткилава: Большой театр на дне

Тамара Синявская: Муслима Магомаева вспоминаю каждую минуту…