Лев Лещенко: От забвения меня спасли ребята из Лукойла

Ушедший год был юбилейным для Льва Лещенко. Ему исполнилось 70, но выглядит он бодрым и даже боевитым. Цену Лев Валерьянович себе конечно же знает и на неприятные вопросы реагирует внешне спокойно. Но видно, что переживает внутри. Чем разительно отличается от своих коллег, у которых, как правило, все наоборот.

Рок-музыканты честнее. Но беднее

– Лев Валерьянович, было время, не лучшее для вас, когда советская эстрада просто рухнула. И вот спустя 20–25 лет вы признались, что ваш тогдашний дуэт с Винокуром был создан для того, чтобы вернуть интерес публики. То есть фактически для пиара. Меня это, честно говоря, поразило.

– Да, была такая придумка. Советскую эстраду выбросили, нужно было искать какие-то новые формы, мы с Володей долго говорили об этом. Он понял, что обычные монологи уже неинтересны. Я с­читал, что ему нужно делать песни. Не как певцу, а как исполнителю – такие веселые, шуточные, жанровые песенки. И он на это повелся. Я тоже чувствовал, что мне нужно уходить куда-то в сторону развлекухи, потому что музыка не котировалась совершенно.

Никто не брался раскручивать песню «Нам не жить друг без друга» Пахмутовой или «За того парня» Фрадкина. Тогда это просто аномально выглядело. Но надо было деньги зарабатывать, как-то держаться на плаву. Да и психологически, наверное, это было правильным ходом. Раздрай в обществе, а тут два человека, которые привязаны друг к другу, которые дружат, у которых одно образование, общие интересы. Поэтому у нас с Володей появились такие песни, как «Хохлушка», «Эх, по-братски разделим мы престол», в которой мы дурачились, что мы двуглавый орел. Людям это нравилось, и лет пять–семь это работало очень здорово. Сейчас нас иногда просят вместе выступить на какой-нибудь вечеринке, но у нас уже отдельные программы и мы стараемся вместе не ездить.

– Да, «по-братски разделим мы престол» – это вы как в воду глядели!

– Это не я глядел, а Лариса Рубальская. «Хохлушка» ведь тоже социальная песня была: «неужель наставлю пушку на свою жену-хохлушку».

– Теперь-то вы вернулись к старому репертуару – к «Соловьиной роще», например. Я обратил внимание, что на летних фестивалях вы ее исполняли по-разному. В Витебске пели точно живьем, а в Юрмале, кажется, под фонограмму...

– В Юрмале такой формат. Это делается ради телевидения. Я видел много живых концертов по телевидению – ну это невозможно слушать, если на сцене поют живьем! У нас еще профессия звукорежиссера ушла. Раньше ведь мы приезжали за два-три дня, выво­зили тонны аппаратуры, настраивали звук. Я приходил к 10 утра и до 7–8 вечера торчал на площадке, настраивал каждый инструмент – малый барабан, большой и так далее. А сейчас один выходит – он и жнец, и на дуде игрец, он же и бабки собирает. И еще по заднице себе микрофоном бьет, чтобы аплодировали в такт.

К счастью, я езжу все время с большим коллективом. Относительно большим, конечно. Раньше было 12–15 человек, а теперь у меня три бэк-вокалистки, четыре музыканта и плюс еще администратор. Не могу себе позволить меньший состав.

– На сколько дороже сделать полностью живое выступление?

– Гораздо дороже! Раньше эти расходы полностью ложились на государство. Да, я получал 47 рублей за сольный концерт. С другой стороны, меня ничего не волновало – как покупаются билеты, как разместили оркестр Силантьева. Сейчас ни один артист не поедет работать за 500 долларов. А если все делать профессионально, то именно столько он и получит. Поэтому даже корифеи ездят с какими-то микстовыми делами, с уже записанным оркестром – по крайней мере, частично, бэк-вокалом и так далее. Тут или творчество, или деньги. Вот рок-музыканты в этом плане честнее. Но они и не зарабатывают таких безумных гонораров, как наши эстрадные артисты. Получают в десятки раз меньше.

Вообще, фонограммы исчезнут только тогда, когда сами артисты будут к этому морально готовы, когда им будет просто стыдно выходить и петь под фонограмму.

Одна-две песни в год – и с ними бомбить

– Вы высказывались за введение в России квот на иностранную музыку. Думаете, у нас от этого станет больше хорошей музыки?

– Сразу, безусловно, не станет. Потому что мы вымыли профессию композитора. Я знаю четырех композиторов, которые пришли в эту новую жизнь – Игорь Крутой, Игорь Матвиенко, Макс Фадеев, Виктор Дробыш. Остальные – это в основном авторы-исполнители – Трофим, Лена Ваенга...

Понимаете, каждый человек может набросать четверостишие. Я сейчас вам набросаю, но я не считаю себя поэтом. Три-четыре музыкальных аккорда – вот вам и готова песня. И многое у нас сегодня делается на таком немного самодеятельном уровне. Тут, как в футболе – если из 11 футболистов на поле будут 7 или 8 иностранцев, у нас никогда не будет своих хороших. Да о чем мы говорим: я вот езжу по Америке, там нет итальянской, французской музыки, только иногда испано­язычная звучит.

– Но в Америке индустрия развита совсем на другом уровне...

– Ну а во Франции? Вы во Франции много услышите русской музыки? Или в Германии. Все-таки надо себя уважать как нацию. В конце концов, у нас были такие блистательные композиторы! Вся музыка XX века – это русская музыка: Прокофьев, Щедрин, Стравинский, я не говорю уже о Шнитке, Денисове... Такая богатейшая музыкальная культура – и мы так низко пали, что у нас вообще нет композиторов? А наша старая эстрадная гвардия: Френкель, Фельцман, Пахмутова, Тухманов – это же монстры были настоящие! Вот они могли конкурировать.

– Недавно вышло в эфир ток-шоу, на котором обсуждали, что во всех наших исполнителей, которые прорываются на наш же олимп, вкладывают бешеные деньги.

– Вкладывают, ко­нечно.

– Приводили цифры – от миллиона долларов и выше... В том числе и в ваших бывших подопечных – в Катю Лель, в Варвару. Боюсь, что если в нашей стране ввести квоты, то будут так же продвигать за деньги, только масштаб возрастет.

– Да при чем здесь это? Ну пусть за деньги продвигают! Хотя я не думаю, что деньги здесь так много решают. Сейчас попробуешь пробиться на радио – тебя отфутболят, и на этом все заканчивается. Когда поле узкое, тогда и получается, что только за деньги. А если поле широкое, то пробиваться будет легче, как в наше время.

Единственное, что было плохого в той системе, – если ты не был членом Союза композиторов или Союза писателей, тебя немножко гнобили. Но селекция хорошая была. Стиль же сегодняшней жизни молодежи – одна-две песни в год. И с ними бомбить. В основном сейчас такая суета концертная – где-то корпоративки, где-то сборники какие-то, где-то съемочки телевизионные. Масштаба нет. Потребляют скоропортящиеся продукты.

Набросились на простого вице-президента

– Недавно наткнулся на достаточно жесткую публикацию о вас, озаглавленную «Лев Лещенко – певец властной вертикали». И подзаголовок там был: «Его можно назвать придворным поэтом, и вряд ли сам Лев Валерьянович на это обидится». Обидитесь?

– (Грустно.) Поэтом? Может быть, певцом?

– Было написано «поэтом» – видимо, в широком смысле...

– Нет, ну что значит «обижусь»? Считаю, что я вовсе не придворный, а народный любимец. В какой бы город ни приехал, всегда встречают толпы народа, просят автограф. Меня любят все, от мала до велика. У меня и дети на концертах бывают.

Вчера я пел – вышли во-о-от такие клопы, танцевали. Потом пишут письма: «Здравствуйте, дядя Лёва». А что касается «придворного поэта»... Это ведь примеры нужны: человек подстраивался или прогибался. Давайте будем честны: прогибались мы все. Если меня приглашали в Кремль, я что, должен был отказаться? Я был лучший в то время, поэтому меня и приглашали. И не только меня – Магомаева, Кобзона... Это всё люди, которые были достоянием в свое время и сейчас остаются достоянием. А не приглашали тех, кто ничего не представлял из себя.

– Но вам и сейчас ставят в пику кое-что: например активное сотрудничество с корпорациями – и Лукойл, и РЖД. Вы же написали гимн Лукойлу. А народ у нас, Лев Валерьянович, как и раньше, борется с капиталистами.

– Это был не гимн Лукойлу, я просто написал песню, у меня возникла такая потребность. Это люди совершенно удивительной судьбы. Я подружился с ними, когда они сидели всего в двух комнатах. В том числе Вагит Юсуфович (Алекперов – президент и совладелец Лукойла. – К.Б.). И я просто так, от нечего делать, подумал: дай-ка я напишу – «Мы шли по трассе, лезли напролом, влезая в землю, в тундре замерзали, судьба нас проверяла на излом, и жизнь тогда нам не казалась раем». Это было написано в 92-м году, Аркаша Укупник написал музыку, а я слова. Ну что здесь такого? Я ведь был у нефтяников в Западной Сибири тогда, когда Лукойла еще не было. Был на буровых, смотрел, как они вкалывают.

Что касается РЖД или «Роснефти», меня просто приглашают. Как артиста. Ну что же, я буду отказываться? Я содержу целое агентство – 20 человек в штате. Мне надо всем платить.

– Не так давно брал интервью у Винокура, он был озабочен тем, чтобы его театру пародий все-таки дали государственный статус, чтобы получать финансирование. Бегал по чиновникам, к мэру ездил. С кем творческому человеку проще договориться о помощи – с чиновниками или с бизнесменами? Это, знаете, сейчас две такие касты...

– Проще договориться с друзьями. Я не разделяю: бизнесмены или чиновники. Понимаете, мне 70 лет, а тогда мы все были молодыми. Я никогда не смотрел на человека с позиции, пригодится он мне или нет. Откуда я мог знать, что этот молодой мальчишка станет министром? Или президентом Лукойла. Алекперов был тогда начальником НГДУ (нефтепромысла. – К.Б.). Но мы дружили и шли по жизни вместе. С тем же папой Алсу, с Ралифом, я познакомился, когда Алсушке было восемь лет. Она уже немножко пела. Кто знал, что Арас Агаларов, мой друг, у которого был тогда один маленький магазинчик, будет строить на Дальнем Востоке целый город? И таких примеров – десятки.

– Значит, все-таки была жилка у этих людей и что-то вас с ними объединяло!

– Жилка была, да, а мы просто общались с интересными людьми. Когда перестройка началась – с 85‑го по 92-й год – у меня был застой. Семь лет меня нигде не показывали. И не только меня. Коля Соловьев, который уже умер, а тогда был, может быть, чуть менее популярным, чем я, пошел работать таксистом, возил иностранцев. А я немножко ездил по периферии, на Север, по деревням. Пел там, где был востребован, зарабатывал какие-то деньги. И мой 50-летний юбилей в 92-м году мне помогли провести как раз ребята из Лукойла. Дали денег. Я спел сольный концерт, его показали по телевидению, и это была бомба. Рейтинг был сумасшедший. И так потихонечку начался второй виток.

...И среди чиновников у меня много друзей. Я, например, обожаю Сергея Семеновича Собянина, к которому ни разу с просьбой не обратился. Но я его тоже знаю давно – с Когалыма, когда он был мэром этого города. Так случилось, что он стал сейчас знаковым человеком.

– А помните историю с ДТП с участием вице-президента Лукойл­а Баркова? Тогда рэппер Noize MC сделал жесткий клип «Дорогу колеснице», и вы не выдержали, вступились за Баркова. Не жалеете?

– Не жалею. Во-первых, человек не сам сидел за рулем. Во-вторых, он никакой не олигарх, он чиновник в Лукойле. У него нет ни доли в компании, ничего – он обычный вице-президент. В-третьих, он прошел всю эту школу буровых – мастером работал, тонул, его вытаскивали, в реанимации был, ломался, горел.

Понимаете, что такое работа в Сибири? Он прошел такой сложный жизненный путь, и так обидно, когда мальчишка говорит: вот, они там зажрались. Жалко было, что его так мордовали. Понятно, люди разбились... Но вот недавно Колокольцев выступил... Можно доверять Колокольцеву, он же порядочный человек – провели экспертизу, они совершенно не виноваты, машина вылетела на встречку. А то, что этого на камере не было – это какое-то стечение обстоятельств.

Толя – высокопорядочный мужик, он страдал, и вообще, в Лукойле переживали по этому поводу. Я думаю: ну что ж такое, у нас как одного человека схватят, так и начинают бить. Министры воруют, правоохранительные органы воруют, все мы про это знаем, и все молчат. А зацепить простого человека – это нормально. Потому что ответки никакой не будет.

Олимпийский ремикс

– У вас тоже есть бизнес, связанный с лесной промышленностью. Как там дела идут?

– Когда в конце 90-х появились какие-то деньги, мы купили мебельную фабрику, заброшенную и напрочь убитую. Сейчас это Владимирский лесопромышленный комплекс, который занимается переработкой леса. Я – один из учредителей. В течение нескольких лет мы только вкладывали деньги, я из собственного кармана платил рабочим. Сначала там был какой-то недобросовестный менеджер. Когда купили сложную технику, нужно было учить людей, отправляли их на учебу в Финляндию. У нас огромное количество кредитов, которые мы постоянно выплачиваем. И вроде вот-вот должна прибыль пойти, а она все никак не идет.

– Я-то думал, что вы уже давно в прибыли...

– Ну, может быть, сейчас, спустя десять лет, мы только вышли в ноль. Столько палок в колеса вставляли.

– Вам?

– Ну конечно! Может, не мне, а моим партнерам. Тяжело, когда всё официально – когда нужно платить налоги, организовывать рабочие места, внедрять новые технологии. Мы честно ведем бизнес. В отличие от Генри Форда, который сказал: «Я за все могу ответить, кроме первого миллиона», я могу ответить за каждую копейку. А на нас и Счетную палату, и кого только не пригоняли!

– В 1980-м вы с триумфом исполнили «До свиданья, наш ласковый Миша». И вот снова Олимпиада грядет. Если уж гимн страны – сталинский, хрущевский и путинский – три раза доверили написать одному Михалкову, вам-то дадут второй раз олимпийскую песню спеть? Ремикс на «Мишку» не готовите?

– Есть ремикс, и я уже спел его на юбилейном концерте: «Соберутся друзья – заяц, барс и белый мишка. Будем дружбу беречь, возвращайтесь, до новых встреч». Я, кстати, лоббировал идею, чтобы символом Олимпиады стал белый медведь. Но получилось так, что к белому медведю заяц и снежный барс добавились.

Я знаком и с Дмитрием Николаевичем Чернышенко (президент оргкомитета «Сочи-2014». – К.Б.), и с Жуковым (президент Олимпийского комитета России. – К.Б.) очень хорошо знаком. И надеюсь, что если уж не спою, то, во всяком случае, на хорошем месте как почетный гость поприсутствую на соревнованиях. А не как в Лейк-Плэсиде, на галерке.

Читайте также

Лев Лещенко и Владимир Винокур споили Стаса Михайлова

Почему у Льва Лещенко нет детей?