Галина Вишневская: Мне кажется, Слава уехал на гастроли...

Сейчас я уже могу говорить о нем

– Галина Павловна, я где-то читала, что Мстислав Леопольдович просил вас, если он умрет в Париже, отправить его тело сверхзвуковым «Конкордом» в Нью-Йорк, чтобы прах прибыл туда на несколько часов раньше даты его смерти.
– Да, была у него такая шутка.
– Как выстраивается ваша жизнь в появившейся пустоте?
– Постепенно выстраивается. Думаю, все знают, у кого такие несчастья случались, что не надо уходить в себя. Надо быть среди людей и работать, работать, работать... Каждый день я здесь, в Центре оперного пения. У меня квартира наверху – это удобно: спустилась и уже на работе.
...Странно, что прошло уже много месяцев: я не ощущаю, что Славы больше нет. Мне кажется, он уехал на гастроли. И немного задержался, дольше, чем обычно. Я однажды пришла на кладбище и прошла его могилу: забыла, зачем пришла – для меня его там нет. Вот смотрю на могилу, там написано: Мстислав Леопольдович Ростропович, а для меня этого не может быть – ну, нету его там. Сейчас я могу даже говорить о нем...
– А зачем тогда ходите на кладбище и рвете себе душу?
– Не потому, что меня тянет туда. Хожу посмотреть, как там все оборудовано.

Я отрезала от себя эту коллекцию

– Много шума наделала продажа вашей коллекции. Сейчас уже трудно отделить, что в этой истории выдумка, а что правда. Например, действительно ли вам звонила Татьяна Дьяченко и договаривалась, что коллекция останется в России, если вы снизите на нее цену?
– Мы дружим и с Татьяной Дьяченко, и с Наиной Иосифовной, но ни с кем из них я лично об этом не договаривалась. И вообще, у меня не было условия, что коллекция останется в России.
Продать мы ее решили еще вместе с Ростроповичем, понимая, что в конце концов ее надо продавать. И мы даже начали: два года назад продали несколько вещей. Теперь, когда случилось это несчастье, я пришла к выводу, что такое может случиться и со мной. Все мы рождаемся для того, чтобы умереть в конце концов. Я поняла, что коллекция находится под угрозой: кому она достанется после меня? Детям? Заниматься ею они не будут. Они слишком далеки от этого, их собрание не интересует, не греет им душу. А чтобы спорили после меня, кому что достанется... Я не могу себе этого позволить. Поэтому я решила продать коллекцию, чтобы самой нести ответственность – ведь это очень большие ценности. Не только в смысле денег. Прежде всего я говорю о значимости этих вещей для России. Например, потрясающие репинские картины – он их писал в эмиграции, ни одно из этих полотен в России не видели. Огромный Рерих, потрясающий Григорьев, Серов... Надо было устраивать коллекцию. Поместить ее в хорошие руки.
Я не стремилась к тому, чтобы все это непременно осталось в России. Но если это случилось, я очень рада. Мы все произведения покупали за границей, у разных совершенно людей. Кстати, я не называю наше собрание коллекцией. Это имущество. Я не собирала вещи одну к одной, как это делают коллекционеры. Мебель, которой мы пользовались , картины, которые висели у нас на стенах, фарфор потрясающий стоял в горках... Я все это очень люблю, мне это согревает душу. Мы покупали вещи, которые нравились именно нам.
– Вы ничего себе не оставили? Из любимых вещей?
– Мои любимые – там, в Константиновском дворце, как обещают, будут выставлены в марте. Там лучшие вещи. Это орловский сервиз, екатерининский. Фарфоровая табакерка, которую подарила Екатерина графу Орлову. Полотна Бориса Григорьева... Знаете, я тоскую о «Ликах России». Мне они даже снятся... Но я все равно решила их продать – ведь о произведениях такого уровня надо заботиться, содержать их... В пустой квартире их держать невозможно. Просто закрыть и уехать?
– А в Питер перевезти?
– Нет. Мало ли что может быть. Вода, например, протечет. Боже, у меня в Англии был такой случай – потекла вода со второго этажа, меня не было. Сколько она дней текла, неизвестно. Несколько картин пропало. Надо же быть рядом с этими произведениями и надо иметь большие деньги для того, чтобы ими заниматься, оплачивать охрану, страховку...
– Это правда, что стартовая цена коллекции была выше, чем та, которую в результате заплатил Усманов?
– Ничего такого не было. Я сама не знакома ни с Усмановым, ни с тем, кто это для него покупал. Продажей занимался мой доверитель, мне сказали цену, я согласилась.
– А кто он, это секрет?
– Это Владимир Царенков, известный антиквар и дилер, он в основном живет в Париже.
– Вы пойдете на выставку в Константиновском дворце?
– Если буду в это время в Петербурге. А специально не поеду. Я отрезала от себя это собрание. Обязана была это сделать и очень рада, что хватило ума не тянуть: еще год, еще год... Мне не раз приходилось захлопывать последнюю страницу из глав моей жизни и снова все начинать с белого листа.

Фонды будут существовать

– Деньги от продажи пойдут в основном в ваши благотворительные фонды?
– Не в основном, но и туда тоже. Фонды существовали, существуют и будут существовать дальше. И конечно, я буду им помогать. Моя старшая дочь Ольга сейчас возглавила музыкальный фонд – мы помогаем малоимущим одаренным детям, тем, кто учится в училищах или в консерватории, даем им стипендию (100$ в месяц), чтобы они могли закончить образование. Их 43 человека. Младшая дочь Елена возглавила медицинский фонд помощи детям.
– Вы раньше нечасто ездили по делам, связанным с этим фондом, а после смерти Ростроповича поехали в Баку, на его родину...
– Сначала мы поехали в Грузию и Армению. А я поехала, потому что, когда ушел Слава, должна была постараться объяснить людям, что фонд по-прежнему существует. И не будет так: ушел Ростропович, и все развалилось. Я поехала, чтобы посмотреть, что делают на местах наши представители. Мы многое сделали уже. Привили 2,5 млн детей в России от гепатита, в Грузии и Армении – от кори, краснухи, всей этой заразы – по 500 тыс. человек. В Азербайджане прививают... Сейчас мы будем менять профиль этого фонда. Раньше мы занимались только прививками. Теперь будем пересматривать свои планы и начнем помогать беспризорным детям. Но это очень сложный вопрос. Мы ищем саму формулу – как это делать, что делать...
 Вообще, это страшная тема. Лет 15 назад, я читала, был какой-то съезд директоров детских домов в Москве. Выступал российский директор, который рассказывал, сколько миллионов беспризорников в стране, про трудности и все такое. А потом выступил представитель Армении и сказал: я удивлен, что у вас так много детских домов. Его спросили: а у вас их нет? Нет, отвечает. У нас, говорит, когда человек умирает, ребенка забирают родственники. Потому что, сказал он, у нас рождение детей – это Божье благословение, а у вас – Божье наказание. Мне тогда стало страшно. А ведь на самом деле – смотришь, что делают с детьми: выбрасывают на улицу или в окно... Жутко становится.

Не смущает сравнение с Орбакайте

– Вы недавно удостоены специальной награды «Сталкер» – за права человека, получили и «Белого слона» от критиков за лучшую женскую роль... Все это – за фильм «Александра». Как оперная дива чувствовала себя в роли драматической актрисы?
– Это другое искусство. Конечно, трудно перешагнуть эту грань – из пения в драматическое искусство, а в остальном... Сцена есть сцена.
– По опросам читателей одной из газет вы вошли в тройку лучших актрис вместе с Кристиной Орбакайте и Юлией Высоцкой. Как это вам?
– Почему нет? Меня это совсем не смущает.
– Почему этого фильма нет в прокате?
– Честно говоря, не знаю. Он идет за границей – в Париже, Лондоне...
– Недавно съемочная группа «Александры» встречалась на «Ленфильме» с губернатором Валентиной Матвиенко. Она обещала помочь киностудии и отметила вашу игру. Вас приглашали?
– Нет, я была только на презентации. И я, к сожалению, не в курсе проблем «Ленфильма». Я просто ездила в Чечню и снималась. Скрывала от Ростроповича, в каких мы там условиях работали... За месяц мы сняли этот фильм, и я больше ни с кем не встречаюсь, кроме Сокурова,  когда он бывает в Москве.
– После столь удачного дебюта вам не предлагали новые роли?
– Нет. Куда мне. Хотя, возможно, все еще впереди...

Нельзя Аиду петь в камуфляже

– Перед своим юбилеем вы заявили: больше ни ногой в Большой. Его скоро откроют после реконструкции – не передумали?
– Я буду счастлива пойти туда. Меня сейчас занимает более важный конфликт – мир сошел с ума и убивает оперное искусство. Я бы охотилась на режиссеров с автоматом. Они лишают наше искусство того, для чего оно предназначено. Опера – это пение,  никогда из этого не возникнет драматического театра, и не надо пытаться! Балет ведь не трогают! Моя подруга Майя Плисецкая как-то мне заметила: надо же что-то новое, новое прочтение... Я ей сказала: вот поставили бы твое «Лебединое озеро» в курятнике, одели бы тебя курицей Одеттой, да еще лапти вместо пуантов предложили. Я бы посмотрела, что бы ты тогда говорила...
Совсем не возражаю, что нужно новое прочтение. Но не такое, как, например, в Германии, где «Риголетто» поставили в городе обезьян. Джильда поет вся в шерсти. А Бадри Майсурадзе (солист Большого театра) в барселонской постановке «Бала-маскарада» Верди должен был петь, сидя на унитазе. Он отказался. В Новосибирске – Аида в камуфляже... Пока я жива, в моем Центре оперного пения такого никогда не будет. Какое-то сумасшествие... Бездарности прикрывают свое ничтожество  хулиганством. На самом деле  труднее всего поставить так, как написано. И там проявить свою индивидуальность. Провести какую-то новую идею через спектакль, ничего в нем не искажая. Артиста раскрыть по-другому. Вот это ты попробуй сделать! Но тут уж нужен талант.
– Вы не один год ездили на биржу в Екатеринбург, где отбирали для театров лучшие голоса. То есть отдаете их в руки этих горе-режиссеров?
– А что делать, если молодой артист поступил в театр? Ему же надо расти, петь, делать карьеру. Поэтому он должен выходить на сцену, быть безупречным в своем искусстве и стараться не слышать, что говорит ему очередной «новатор». Как сказал Соломон, «и это пройдет»...

Предвижу спекуляции

– Вы знаете, что один скульп­тор хочет поставить памятник Ростроповичу в городе Мегионе (Ханты-Мансийский АО)?
– Хочется, чтобы это делал человек добросовестный и талантливый.
– В информации написано, что скульптор лично с вами знаком...
– Возможно. Я плохо помню имена.
– А вот еще информация – некая художница, якобы жутко известная и тоже ваша знакомая, пишет портреты...
– И такую не помню. К сожалению, предвижу спекуляции на знакомстве со Славой, но не знаю способа с этим бороться. Хотелось бы, чтобы со мной согласовывали подобные проекты. Но как это осуществить?
– Возможно, вы их встречали в своих прежних поездках. А сейчас стали ездить меньше. Устали?
– Вся моя жизнь прошла в сплошных поездках. Честно говоря, не хочу никуда двигаться. Я каждый день с утра до вечера занята делами центра: уроки, спектакли, концерты, на которых я всегда присутствую... Меня это полностью поглощает. И двигаться мне уже некогда. Возможно, поеду на ярмарку певцов в Екатеринбург.
– Вы будете продавать квартиру в Париже?
– Пока она есть. Стоит пустая, я там редко сейчас бываю. Вот я уехала из Парижа... Когда же я уехала? Была там короткое время, уехала сюда, сентябрь, начались занятия...
– А в Питер тоже не ездите?
– Нет. Казалось бы, всего
4 часа дороги... Но я должна поехать туда по делам. Именно по делам. Но даже если я там буду всего два дня, пропадает пять. А если меня здесь нет неделю, то приезжаю, и сразу понятно – меня не было.
– В Петербурге находится весь архив Ростроповича. Его разбирают без вас?
– Да, и мой архив там же. Мой секретарь работает с архивом Мстислава Леопольдовича. Там на несколько лет работы.
– Вы что-то планируете делать с этими бумагами? Публиковать?
– Посмотрим. У нас есть еще масса писем Чайковского, Бородина, Римского-Корсакова... Слава собирал...
– Вы перестали ездить в Париж. И с семьей видитесь реже?
– Нет, они приезжают сюда. Только что уехала и скоро вернется моя младшая дочь Лена. Вчера уехала старшая, Ольга... Поехала в Швейцарию, ее дети там учатся и живут в пансионе. Внуки приезжают ко мне сюда– на Новый год приезжали два Ольгиных сына. Конечно, семья вся разбросана. Но что делать?
– Сильная вы женщина...
– Жизнь научила быть сильной. Она хороший учитель – так порой поддаст, что побежишь.