Алексей Серебряков: Никто не хочет быть мастером своего дела

Я предпочел бы бескровный путь

– Для главного героя фильма – Максима Каммерера ваш Странник – чуть ли не абсолютное зло. А какое у вас отношение к персонажу?
– Надо спросить режиссера, я 20 дней выполнял только его задачи, и сейчас мне сложно сказать, куда вывел монтаж.

– В финале Максим и Странник дерутся не на жизнь, а на смерть. В романе этого нет.
– Если честно, я не понимаю смысла этой драки: если встречаются два человека на чужой планете, то почему первое, что они начинают делать – это драться? Может быть, это качество земной ментальности – проявлять агрессию по отношению к другому даже на чужой территории?

– Ну, там у них идеологический спор…
– По мне, любая идеология предполагает, что можно просто сесть и поговорить.

– Так вы за Странника? Или правда за Максимом?
– Надо обладать молодостью Максима, чтобы думать, будто ты можешь что-то изменить в этом мире и что несешь ответственность за целую планету. Знаете, что такое молодость? Это когда мало знаний и много желаний. Мало умений, но много требований.

– Интересно, а вы бы что делали?
– На самом деле я бы не выбирал никакого пути и был бы вне этой свары, но уж если бы заставили сделать выбор – предпочел бы бескровный путь: хоть людей спасти.

– Может ли современный человек быть счастливым без вышек-ретрансляторов? Или никакого гармоничного общества построить нельзя?
– Ни одно общество не может существовать без идеологических критериев, потому что иначе – полная анархия. Другой вопрос – грубо или мягко эта идеология проникает в сознание людей. И каким образом – с помощью излучателей или «Макдоналдса» и кока-колы.

Все беды – от самодеятельности

– Вы говорили, что с Бондарчуком комфортно работать. В чем это выражается?
– Просто Федор очень комфортный человек. Он организует пространство так, чтобы было красиво и вкусно работать – и ему, и съемочной группе. Есть люди, которые мучаются во время съемок, а есть – которые радуются, что снимают кино. Вот Федя принадлежит ко вторым.

– А к первым?
– Балабанов. Да и многие питерские режиссеры.

– «Морфий» уже видели?
– Еще не успел. Но Балабанов плохих фильмов делать в принципе не умеет. Особенно когда он находит правильную для себя тематику.

– Откуда взялся этот ваш строитель города Солнца из «Груза 200»? Может, был прототип? Потому что иначе, мне кажется, такого не сыграешь…
– В России очень много людей, чья интеллигентность зависит от количества выпитого. Прототипа нет, но в любом ресторане можно встретить такого персонажа.

– Ну, в кафе, где мы сейчас сидим, вряд ли.
– Здесь не продают алкоголь.

– Да здесь и о городе Солнца не услышишь.
– Ну, это мог быть не город Солнца, а тема спасения Отечества или облагодетельствование народа. Что-нибудь православное или даже «бей жидов – спасай Россию». Но все заканчивается – у кого-то после первой рюмки, у кого-то после 15-й.

– Но лучше алкогольный идеалист, чем никакого. Идеалиста сегодня днем с огнем не сыщешь…
– Ничего подобного, их процент всегда будет примерно одинаковым, это общемировая константа. Общество вообще строится по принципу: 80% ничего не умеют, не хотят и желают только потреблять, а 20% активных идут вперед. Изучайте историю, там все написано. Все уже было.

– И какой период больше всего похож на тот, который мы сейчас переживаем?
– Наверное, Германия 39-го года.

– Почему?
– Вам не дадут это написать.

– Ну хорошо, вот вы сыграли Бориса Савинкова в «Империи под ударом»…
– Это несерьезно, даже обсуждать не стоит. Это история России, рассказанная детям трехлетнего возраста.

– Вы вообще не верите в кинопересказ истории?
– Не стоит упрощать. Не надо заниматься самодеятельностью, это беда нашей страны. У нас все самодеятельные: сантехники, те, кто асфальт кладет, стены строит, машины собирает – просто бесконечная самодеятельность. У людей исчезло желание быть мастером своего дела. Осталось самозванство.

– Разве так не всегда было?
– Было, но сейчас процветает махровым цветом, проникло во все отрасли образования. Человек говорит: я врач. И начинает лечить людей. И мы получаем беду здравоохранения. Политиков выбирают, не зная их программ, по принципу «нравится – не нравится». Вот некто N, симпатичный – за него и проголосуем. А что мы посмешищем для всего мира стали – это ничего.

«Пожар способствовал ей много к украшенью»

– У вас много театральных ролей. Самую трудную можете назвать?
– «Федра» по пьесе Марины Цветаевой. Спектакль шел в Театре на Таганке в постановке Романа Виктюка, который тогда искал новый язык. Мы репетировали три года.

– Вы говорили, что в театре много мертвого, игры на автомате. А разве в кино штампы не кочуют из фильма в фильм?
– В театре сам инструмент таков, что когда ты повторяешь одно и то же 250–300 раз, то слишком легко встать на рельсы и скользить по ним. А кино снимается один раз, поэтому больше возможностей сделать его живым.

– А вам по-прежнему предлагают играть бандитов-каратистов?
– Милиционеров, оперов, следователей, афганцев и тому подобное. Бандитов уже меньше, хотя тоже зовут. Я востребованный актер, могу сыграть какого-нибудь следователя за большие деньги, а потом Иванова или другую серьезную роль. Просто одно увидят все, а другое – немногие. Это естественно: одни мечтают развлекаться, а другие, маленькая группка, хотели бы «над вымыслом слезами облиться». Собрать их в одном месте невозможно, поэтому первые грызут попкорн в кинозале, а другие смотрят кино на DVD.

– В итоге индустрия кино переживает сложные времена?
– Сейчас она сильно шагнула вперед, и кризис пойдет ей на пользу.

– «Пожар способствовал ей много к украшенью...»
– Да. Огромное количество профнепригодных людей отсеется.