Фронтовые сводки

«Дали очередь, тогда пропустили»

Таможенный пост. Пропускник. Здесь особенно понятно, насколько граница между Северной и Южной Осетией, между миром и войной, условна.
Дети поехали к родственникам отдыхать, а тут началось, связи с ними нет, мужья уехали на своей машине искать… Две матери, две жены, даже отвечая на вопросы, не перестают смотреть в одну точку – на пропускные ворота. На своем бессрочном дежурстве они с самого раннего утра. Но с той стороны подъезжают только автобусы. Прорвалась скорая с двумя миротворцами. Ранения тяжелые, но два дня не могли их вывезти из-под обстрела. Шансов у них мало. Но они есть. Толпа молча расступается, пропуская медицинский экипаж.
В зависимости от того, насколько опасной получилась дорога, приезжающие южно-осетинские женщины или общаются, или только плачут. Мужики молчат или огрызаются.
– Дали автоматную очередь в воздух, тогда на границе пропустили без формальностей, – рассказывает водитель скорой.
Собственно, с его микроавтобуса и прекратились «формальности» – перепись беженцев. Это ускорило движение, но усложнило поиски родственников, друзей или соседей. Многие беженцы размещаются у родни или знакомых, другие – по общежитиям и пансионатам. Везут туда, где есть места.
– Вы не из Хетагурово? – пожилая осетинка бросается к дверям каждого подъезжающего автобуса. В поселке Хетагурово у нее остались две сестры.
– Они в заложниках, понимаете? – все повторяет осетинка. Понимаю: село на данный момент – за грузинскими силами.
– Россия бросила нас? – спрашивают меня.
Ответом на этот вопрос стала настоящая пыльная буря, поднявшаяся на границе. Откуда?
– Российская колонна низом идет, – передают люди друг другу объяснение.

«Молился за грузин и осетин»

А в сторону Юга – настоящая пробка. Добровольцы хотят на войну. В основном это те, чьи родственники остались по ту сторону линии фронта. Но не только. Группа студентов из Владикавказа громко созванивается с одногруппниками: «Едешь, нет? Мы едем». Сборы, как на пикник. На вопрос про умение стрелять и военную выучку Алик и Ацамаз отвечают: «Разберемся». Про учебу в институте то же самое. Родителям ничего не сказали.
Молодежь, крепкие деды, мужчины, выросшие из призывного возраста… «Лексус», «Мерседес», разбитые «Жигули» – все в одном потоке. У многих в багажниках АКМ и СКС.
Но с оружием туда не пускают. Да и вообще не пускают дальше Джавы (первый город от границы. – Авт.). Люди там сейчас не нужны, там стреляют гаубицы и летают ракеты, там война без людей.
– С автоматом сейчас туда ехать – все равно что с рогаткой, – рассуждает один из добровольцев. – А что делать – дома сидеть?
– Я был в Цхинвале за несколько часов до войны, – говорит еще один осетин, представился как Юра. – В гостинице я жил один. Меня отвели к местным ополченцам, но я дома очки забыл, и меня развернули обратно. Уехал, а ночью начался обстрел. Но уже было ясно, что страшная заварушка начнется. Ты знаешь, что самое ужасное было? Это тишина в городе накануне войны. Жуткая такая тишина. Никто не ходит по улицам, все сидят по подвалам. А ты знаешь, что я делал на обратном пути? Я остановился на перевале и молился. Я молился и за грузин, и за осетин. И сейчас молюсь. Но если надо будет – поеду и буду стрелять.

«Девчонки нет. Терять нечего»

Техника идет по Транскавказской магистрали сплошным потоком несколько дней подряд. Местные уже выучили, чем отличается танк от гаубицы, а БМП от БТР. Детям развлечение, женщины, пользуясь случаем, спрашивают военных:
– Мы теперь как – прифронтовая полоса?
Пока остывает перегревшаяся на жаре боевая машина, сердобольные осетинки тащат солдатам чай и даже суп.
– Контрактник, из Ботлиха нас перекинули, – рассказывает солдат Серега. – А так сибиряк. Повоюем. А че делать? Работы особо нет, девчонки нет. Терять, стало быть, нечего, – как-то даже весело заключает контрактник. – В три ночи подняли, сказали: «Давайте, пацаны, увидимся не скоро». Денег вот только за два года службы так ни разу матери и не отправил. Контракт – 10 тысяч, почти все на себя и уходит. У нас в военном городке цены высокие.
Двое ростовчан отстали от своих – ездили покупать новую экипировку.
– Обмундирование, которое выдают – только на ветошь, – говорят они. – Типа наш солдат и в рванине может воевать.
– Меня не снимайте, у меня мама не знает, что я туда еду, увидит, расстроится, – сбегает из кадра другой солдат из той же колонны. Говорит, срочник. Контрактников для такой большой войны не хватает.

«Будет горячо – не сомневайтесь!»

Перед границей перекур, и для одного из командиров это возможность выговориться перед тем, как нырнуть в южноосетинское пекло. – Будет горячо, – не сомневается он. – Четыре батальона в окружении. Мы впервые за много лет воюем с регулярной армией. В Чечне что – там бандформирования. А здесь – техника, выучка, натовское вооружение и обмундирование, американские инструкторы. Они подготовились к этой войне – их солдат пришел вечером с фронта, постирался, вкусно пожрал. А мы? Ну ниче, сейчас стянем войска…
Военный просит не называть его фамилию. Надеется победить в этой войне и еще продвинуться по службе.
– Информация о возможной войне была. Но мы ждали нападения 10 августа, поэтому все произошло неожиданно. А почему? Где были разведка, ФСБ? Это их прокол. Но на сегодня самая большая проблема – связь, – говорит он. – Грузины ее уничтожили, и военные переговариваются по мобильным телефонам, которые элементарно прослушиваются. А ты говоришь – военная тайна… А мобильную связь, если че, у нас даже высшим чинам не оплачивают. Так что закончились деньги на телефоне – и хана. Связь восстановим, конечно, но время опять уйдет. Не хватает информации о перемещениях войск противника. Идем фактически наугад. Где все эти системы навигации, слежения, спутники, которые чиновники рекламируют по телевизору? Где все эти, мать их, разработки?.. Победим – не вопрос. Вопрос – когда.