Из гангстеров – в писатели

«Чужая» – бандитский эпос, где четверо конкретных пацанов едут в Прагу вызволять из рабства проститутку по кличке Чужая. Но делают это не из хороших чувств, а чтобы самим взять Чужую в плен и шантажировать ее брата, который сидит в тюрьме и готов за глоток свободы заложить ментам вора в законе Рашпиля, держателя воровского общака. Чужая, даром что баба, умывает всех с расчетливой жестокостью, потому как есть, по определению Рашпиля, «редкой масти тварь, голимая устрица».
Сценарий написал живущий в Киеве Владимир «Адольфыч» Нестеренко (именно так он подписывает свои книги). После выхода «Чужой» вокруг Адольфыча поднялся ажиотаж. И не только потому, что текст был хорош. Интриги добавил слух по поводу биографии писателя-
неофита. Например, что Адольфыч – гангстер в отставке и когда-то входил в бригады. За что и отбывал срок. Говорят, за киноправа на «Чужую» ему заплатили очень хорошие деньги. Недавно у Адольфыча вышел второй сценарий – «Огненное погребение».
Я договаривалась с ним о встрече по электронной почте. Когда написала слово «уважаемый», задумалась. В подворотне, прежде чем дать по голове, тоже сначала говорят «уважаемый». Например, так: «Уважаемый, нет ли закурить?» С учетом прошлого Адольфыча слово звучало оскорбительно. Но у мощного дядьки за центнер весом, в спортивном костюме и коротко стриженного оказалось хорошее чувство юмора.
– Как «Чужая» появилась на свет?
– Меня ее попросил написать человек, который здесь жил и сбежал в Америку, когда пришел Путин. Сказал: можешь написать что-нибудь вроде «Бумера», только по-настоящему? Он хотел снимать кино. Но не получилось, а поскольку я с ним не заключал никаких договоров, то вывесил «Чужую» в Интернете. Она висела там три года, любой мог почитать. Потом ее предложило выпустить издательство AdMarginem.
– Я знаю, вы с большой неохотой о себе рассказываете. А фотографироваться так вообще отказываетесь. Почему?
– У меня, как вы видите, не очень интеллектуальное лицо. Представьте меня на обложке журнала. Читатель тут же и скажет: ну что он с такой рожей может написать? А отращивать усы и бороду для улучшения имиджа уже поздно.
– Расскажите о себе, что можно. Детство у вас было счастливое? Хемингуэй говорил, что у хорошего писателя должно быть несчастливое детство.
– Мне 43, родился в семье врачей, детство было нормальное, как у всех в те времена. Потом институт экономический. Закончил, работал, в армии служил – обычная жизнь того времени. Правда, в отличие от других,  я не Валентина Пикуля читал, а Гоголя, например. Эта жизнь закончилась в восьмидесятых, когда я понял, что как социальная единица никому не нужен. И даже как солдат был никому не нужен, потому что с Америкой мы воевать уже не собирались, Афганистан кончился, а Чечня еще не началась. Работал в научно-исследовательском институте. Занимался наукой. Одно сокращение, другое, третье привели к мысли, что рассчитывать на государство нельзя, а надо шевелиться самому. Вот и шевелюсь до сих пор.
– Та среда, которую вы описываете в своих книгах, – это ваш собственный опыт?
– Скрывать не буду, да, мой собственный. Но восстановить какие-то события по моим вещам нельзя, поскольку это, как говорится, не документальное кино, а художественное. Мозаика из событий, которые имели место быть или могли бы быть.
– Правда, что вы получили второе высшее образование, пока были в розыске и скрывались от милиции?
– Совершенная правда. У меня от той рутины и мозг стал рутинно мыслить, захотелось обновить знания и поменять круг общения. Времени свободного было достаточно. Вот и получил второе высшее, тоже экономическое. Из киевских я один такой.
– Из киевских?
– Ну да, вы правильно поняли, из киевских, тех самых. Я знал одного, он, сидя в лагере, получил заочно высшее. Но чтобы второе высшее – такого не было.
– Писатель неотделим от своей биографии, но рано или поздно эти ваши впечатления закончатся. О чем тогда будете писать?
– Если честно, мне об этом опыте хватит писать до первого инсульта. Смогу выдавать по книжке-две, пока буду в состоянии (физически) писать и читать. Но будет ли интересно читателю?
– Почему, вы думаете, возник интерес к вашим книжкам? Жесткача людям мало?
– Во-первых, это аутентичная литература. Во-вторых, я тщательно подхожу к самим текстам. То есть стараюсь совместить аутентичность с приятностью чтения. На эту тему книжек полно, но пишут люди, узнавшие о ней из газет или милицейской хроники. То есть кто знает – не умеет писать, кто умеет писать – не знает. У меня это совпало. А началось все, когда я был под надзором: времени стало много и надо чем-то себя занять. Сначала появились рассказы, наши приходили, я читал, они ржали.
– Не боитесь, что в фильме от вашего сценария останутся рожки да ножки, как это часто бывает?
– Я на картине буду выступать консультантом, потому что в книге много подспудного, она написана о своих и для своих. Она кажется аморальной, но там есть и своя мораль, и свои положительные и отрицательные герои, то есть узкокорпоративная, специфическая среда.