Август-1991: есть ли повод вцепиться в глотку 24 года спустя

Очередная годовщина ГКЧП подогревает споры о событиях 24-летней давности — ещё и потому, что спорить больше не о чем.

Тем, кто интересуется политикой, приятно наконец найти повод для раздора и вцепиться друг другу в глотку. Во всё остальное время они погружены в анабиоз, поскольку спорить им практически не о чем. Все согласны, что всё плохо и становится ещё хуже, а влияния на развитие ситуации в российском обществе и российской политике те, кто обсуждает их публично, не имеют ровно никакого. Знающий не говорит, говорящий не знает — это как раз тот случай.

Поэтому даже такой неюбилейный повод, как 24-летие августовского путча, предоставляет отличную почву для дискуссий. Скорость омертвения и деградации общественно-политической жизни в стране такова, что и через год новых тем не появится. Их ведь более-менее нет никогда — а если кажется, что что-нибудь стоит обсудить как показательный случай, например часы Пескова или возможное досрочное освобождение Евгении Васильевой, обязательно найдётся кто-нибудь, кто скажет, что это отвлечение внимания от чего-то более важного.

Это более важное ищут, но ведь в самом важном и самом главном, как уже сказано, все более-менее согласны: происходящее сегодня — это как если бы путчисты победили; когда это ГКЧП-2 сменится чем-то другим, не знает никто, и никто не может с этим ничего поделать. Те, кто сравнивают сегодняшнюю Россию с застойным СССР, забывают, что оглядываются назад. В 1984-м многие могли предугадать попытки реформировать систему, многие предсказывали ей крах, но на общетеоретическом уровне. Успешные предсказание сроков и конкретных сценариев следует считать скорее случайными попаданиями.

[:wsame:]

А события 19–21 августа 1991 года одни чтут как начало российской свободы — и сокрушаются, что сейчас мы наблюдаем её медленный, мучительный бесславный конец. ГКЧП не было видно и слышно все эти годы — а потом внезапно оказалось, что они катаньем добились того, чего не добились мытьём. Другие ругают первых пустоголовыми фанатами Ельцина и видят истоки всех бед в готовности променять безусловную свободу на «хорошего царя». Тогда, мол, хороший царь был демократ на броневике, а сейчас — кагэбист верхом на лошади и по торсу, но суть якобы не меняется: холопами были, холопами и остались — слили протест (почему-то эти вторые — очень часто те же, кто считает, что в 2011–2012 годах «слили протест»), продались, опорочили память погибших; ГКЧП как мечта повернуть всю эту перестройку нафиг back in the U.S.S.R. все эти годы тлел — незаметно, поспудно, — и когда всё вокруг прогорело, мы провалились в давно уже полыхавшую под нами преисподнюю, как в торфяной пожар.

Ещё, конечно, вспоминают октябрь 1993-го — вот, мол, откуда всё пошло и до чего дошло. Как будто те, кто тогда будет по разные стороны баррикад, в дни путча не стояли плечом к плечу. Ещё, конечно, сравнивают август 1991-го в Москве и зиму-2013/14 в Киеве — естественно, сравнение выходит не в пользу Москвы. Но это всё перепевка одного и того же мотива — констатация факта: всё плохо, всё потеряно, всё пропало, всё было зря.

[:wsame:]

Яростные попытки уязвить и уличить друг друга в ренегатстве больше смахивают на политическую борьбу, чем на исторический анализ, хотя ни выборы, ни симпатии избирателей бойцам давно не светят — они вспоминают минувшие дни. И раз уж мы так упорно твердим, что те события общими усилиями давно «слили» в Лету, стоит как раз перевернуть страницу, а не исправлять без конца написанное, втискивать замечания между строк и на полях. А напоследок — перечитать еще раз и понять, что проблема была не в неправильном выборе, а в отказе выбирать.

[:image:]

Буриданов осёл подох, не сумев выбрать одну из двух охапок сена. Российское общество предпочло обеим невкусным и сухим охапкам с идеологией сочную, жирную свежую траву, росшую по соседству. «Рынок», «колбаса», «джинсы» — этим ведь сейчас попрекают то поколение те, кто говорит о предательстве идеалов? Но погоня за потребительским счастьем совсем не означает ни выбора в пользу демократии, ни отказа от казармы. Того, что без второго и третьего не бывает первого, тогда не знали — опыта не было, не было и времени размышлять. Да и размышлять было не время.

Любая альтернатива предполагает еще и возможность отказа от выбора в принципе. Но это лишь означает, что дальнейшие события будут пущены на самотёк, потому что любое окно возможностей когда-нибудь закрывается. Невостребованные левая и правая (можно и в кавычках — «левая» и «правая») охапки невкусного политического опыта сопрели, и в этом тепле зародились муравейники, муравьи из которых поныне успешно заедают буриданова осла. Осёл сожалеет, что выбрал не ту охапку, хотя в действительности не выбрал ни одной. Вопреки притче, при этом он не умер с голоду и даже нашёл способ питаться лучше — и тем не менее сам себя приговорил.

В этом роковом политическом эскапизме, который так дорого стоит сегодня, трудно кого-то винить. Ну сколько лет может 200-миллионная страна ходить по улицам с транзисторами около уха во время Съезда народных депутатов и спорить до хрипоты около стендов со свежими газетами? Да ещё в условиях, когда все ото всех отделяются и главный способ решить любую проблему — самоустраниться и провозгласить независимость, как не поддаться искушению так же «отделиться» от политиков? Вот ваше, вот наше — деритесь, паны, только хлопцев не троньте, а мы уж как-нибудь сами учредим свою швейцарию.

[:wsame:]

Тем более что казалось, будто паны дерутся за совсем бросовые вещи, за кожу да кости левиафана, когда-то кормившего, а теперь доходившего. Все крутились как могли и выживали в одиночку. Но смерть идеологии и Системы отнюдь не означала смерти государства совкового типа как идеи. И когда левиафан очухался и вновь затребовал свою дань, довольно скоро опять повернулось так, что чубы опять затрещали исключительно у хлопцев.

Впрочем, это уже другая история. И тоже — уже история.