"Один на один с болезнью": исповедь онкопациента

На фоне коронавирусных страстей как-то отошли в тень другие «привычные», но не менее смертельные заболевания. Онкологию, уносящую тысячи жизней, никто не отменял. Но достаточно ли сегодня у российской медицины сил и средств, чтобы спасать онкобольных? Об этом заметки журналиста Сергея Благодарова, ранее появлявшегося в «Собеседнике» с «Записками инсультника». Увы, беда, как говорится, не приходит одна…

Страшный диагноз

Некоторое время назад, когда меня расшиб инсульт, взяли кровь на анализы. Обнаружили превышение ПСА (онкомаркер рака простаты у мужчин. – Ред.).

Первая биопсия ничего не показала.

– Поздравляю с простатитом! – жизнерадостно сказал онколог Быстров. – Злокачественных образований нет!

Но ПСА рос со скоростью бамбука – с 8 единиц до 30. Норма – 4. Может, ошибка? Сдавал кровь в разных поликлиниках – платных и бесплатных. Всё верно: ПСА зашкаливает.

В онкодиспансере на «Войковской» сделали повторную биопсию. С собой надо было принести обезболивающие, антибиотики, пеленки. Мотало меня тогда здорово. Щетинистая Родина-мать перестала закупать импортные обезболивающие, назначенные онкологом. Биопсия ничего не показала. Человек с осенью в сердце начал надеяться.

Но МРТ брюшной полости выявила картину «переднего рака». Послали на фьюжен-биопсию. Опять полезли в задницу – уже с экраном в руках. Корчился при каждом движении ножа. Оторвали от тела двенадцать кусочков.

Результаты «прижизненного патологоанатомического исследования» (!) подтвердили: рак предстательной железы второй стадии.

Подписал бумагу, что «согласен с риском смерти и потерей трудоспособности».

Напуган был до смерти. Сам себя стал бояться. Ведь никто не напугает тебя так, как ты сам.

Атомная бомбежка скелета

Но жизнь продолжалась. Пока.

– Если метастазы залезли в кости – скелет начнет гнить. Мучительный, но быстрый конец, – ободряюще сказал онколог Амосов.

Радиоизотопную диагностику скелета делают в ГКБ №67. Но туда очередь на три месяца.

– В Москве есть варианты. А в провинции, пока дождешься очереди, помрешь. Вот и лезут все в столицу. – Онколог Амосов отчаянно, как дог, зевнул. И кивнул в сторону Ярославского вокзала, откуда «все лезут». Через паузу: – После операции ешь побольше черной икры.

– А где взять денег?

– Оформите инвалидность.

– У меня уже есть. Вторая группа, после инсульта.

Онколог направил в ГКБ №4. Диагностику здесь делают в обветшалом бараке, который держится на одной электропроводке. В очереди – две тетки с упавшими плечами и четыре мужика.

Подошла моя очередь. Загрузили в аппарат. Долбили 40 минут радионуклидами. Контур скелета четко облучили правдой диагноза. Скелет оказался чист. Слава богам! Метастазов нет.

Но опухоль-то сидит! Паника была чудовищная.

Если делать лучевую – бомбить рак радиацией, – лучше в профильном Национальном центре онкологии (Институт им. Герцена).

Институт Герцена

В его холле объявление:

«Аудио-фото-киносъемка ЗАПРЕЩЕНА». Женщины после лучевой терапии лысые, в низко повязанных платках. Хотя с лысым в доме всегда светлее, кому хочется в таком виде на камеру? Многие лица пожраны раком.

Громадная очередь в регистратуру. Одно окошко для прикрепления. Сотни человек сидят часами, боятся отойти. Привычный русский абсурд.

Я стал часто думать о похоронах. Сколько придет народу? Где похоронят? Будет ли кому нести гроб? Все старые люди думают об этом. Сейчас каждое новое ощущение в теле – к болезни. Хотя какая разница, где покоиться – лишь бы родным удобно было. У меня уже будут новое небо и новая земля – где ни печали, ни воздыхания, а только жизнь вечная.

Платный онколог дал список на обследование. Одних анализов 50 (!) штук – от крови на сифилис до пункции органов мошонки. Сдать кровь, например, 4 тысячи (в поликлинике бесплатно, но сдавать нужно здесь).

Необходимо также пройти кучу консультаций у их специалистов – по 3–5 тысяч рублей каждая. По врачам нужно бегать несколько месяцев.

Ну их к лешему, думаю. Найду варианты лучше. Не оставит Господь. Возьмет мою руку в свою. Решил не ложиться в центр.

В памперсах, в гробу

Вернулся в районный онкодиспансер на «Войковской».

Когда у тебя онкология – ты один на один с болезнью. Близкие, конечно, переживают, но они здоровы. И рады, что здоровы. Мысль подлая, но правдивая.

– Попробуем гормональную терапию, – сказал онколог Амосов. – Но может подскочить давление. А у вас инсульт. И вообще, гормоны – для стариков за восемьдесят (при вскрытии у 90 процентов старых людей обнаруживают тот или иной рак).

Вкололи гормоны. Давление прыгнуло за двести.

Но сестре некогда вникать. Очередь на химиотерапию, где мне делают укол, растянулась на несколько часов.

• Рак простаты: о чем не говорят мужчины

Я пал духом, совсем ослаб. Всё, что мог – дойти до двери и снять задвижку. Сколько осталось – ну, год, ну, два… В ту пору я так далеко не закидывался.

Чтоб успеть, так сказать, «до того, как умрешь», начал приводить в порядок дела. Гадал: химиотерапия или лучевая? Лапароскопия или робот Да Винчи? Платно – бесплатно? И не придется ли после операции ходить до гроба в памперсах?

– Вам решать, – сказал онколог Быстров.

– Вы врач. Если бы раком заболели, что бы выбрали?

– С ума сошли! – Онколог посмотрел на меня, как на Карабаса-Барабаса.

Ну, да: я сошел с ума, сорвало башню, поехал головой! В листе «Амбулаторного приема» наш чудесный диалог был отражен так: «С больным обсуждены варианты лечения, больной окончательно не определился».

Позвонил в программу «Жить здорово» (выступал у Малышевой после инсульта). Просил их что-то рассказать. Они что-то рассказали.

Малышева моросила про какой-то хайфу – нанонож. Про радионуклиды, подсаженные в опухоль.

• Как я здорово жил у Малышевой: за кулисами передачи Первого канала

– Очень сложно или очень дорого? – спрашиваю.

– И очень сложно, и очень дорого, – отвечают. – Кто может, режет рак у Пушкаря – главного уролога России.

Но к нему не подступиться – операция до 750 тысяч. Может, «сарафан» и преувеличивает, но вряд ли намного.

Я тогда объехал чуть ли не половину онкологов Москвы. Операция в среднем – от 150 тысяч. Есть бесплатные квоты, но… Будешь ждать очереди, пока не помрешь – таково общее мнение.

Без рук, без ног

Онкологическая больница №62 – в парке с фонтанами (бывший дом отдыха Союза писателей СССР). Лужков забрал его у писателей, когда его мама заболела раком. Прелесть что за мэр.

Гостей встречает колоннада в шесть колонн – здесь регистратура. Оформил электронный пропуск в больницу. Он бессрочный, рак – болезнь особая.

– К Широкораду на платную консультацию можно записаться?

– С ума сошли? У него каждая секунда на вес золота. Месяца через три, если повезет, – говорят в окошечке.

Но я ужасно упрямый. В отделении сел у двери с табличкой: «ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛЕНИЕМ УРОЛОГИИ, ДОКТОР НАУК ШИРОКОРАД В. И».

На костылях ковыляет больной. Нога отрезана выше колена. Пустая штанина подвязана кульком. Рак ноги? И такое бывает?

Конечно, варварство – отрезать конечности. В недалеком будущем, думаю, нанороботы будут доставлять лекарство прямо к опухоли. Не придется отрезать ногу или руку.

В России 13 миллионов людей с ограниченными возможностями – девять процентов населения. В этой больнице их полно.

– Заведующий пришел с операции. Уже консультирует! – первое радостное известие за день.

Не зря прождал пять часов.

Тренированное очко

Очередь почти не движется. Заведующего то и дело выдергивают из кабинета.

– Опять побежал на операцию... – шепчет очередь.

При виде этого божества люди, казалось, уходили под землю.

Наконец наступил момент сугубо торжественный – я робко заглядываю в кабинет.

– Проходите, – приглашает живой бог.

Доктор медицинских наук, на удивление, оказался очень прост. Показал на цветном муляже член с яичками. Ткнул пальцем в место, где у меня рак. Показал, что надо отрезать.

– А член после операции будет стоять? – спрашиваю.

– Вы жить хотите или член стоячий?

– Жить.

– Сами и ответили.

– А ссаться буду до конца жизни? – Добивай, думаю, эскулап.

– В простате есть сфинктер – клапан, замыкающий непроизвольное выделение мочи. Его удалят вместе с простатой. Функцию должен взять на себя другой сфинктер, блокирующий каловые массы.

– Справится?

– Если каждый день будете тренировать очко – сжимать-разжимать. Но стопроцентной гарантии нет.

Ну, как мне быть, а?

– Может, робот? – спрашиваю.

– Для больного нет разницы, – отвечает профессор. – Только с роботом хирург на операции сидит, кофе пьет. А наша бригада будет раком три часа стоять.

– А лучевая терапия?

– Можно и прижечь. Гарантия где-то на 70 процентов, операция – на 80. Вам выбирать.

– Хорошо, – соглашаюсь, – операция. Но только чтобы вы делали. Я отблагодарю.

– Мы и бесплатно делаем не хуже.

– Только вы, – умоляю я, суетясь глазами.

– Хорошо. – Профессор листает блокнотик в поисках свободной даты.

Оформили квоту «высокотехнологичной медицинской помощи».

Оказывается, бесплатные квоты есть.

Поехал домой ждать звонка.

(О ходе операции в следующем номере.)