30.05.2012

Как найти свою любовь после развода?

Дзынь-дзынь – ложка стучит о стенки надколотой старенькой чашки «под гжель». Она делает глоток – чай холодный и приторно-сладкий

Дзынь-дзынь – ложка стучит о стенки надколотой старенькой чашки «под гжель». Она делает глоток – чай холодный и приторно-сладкий. Интересно, сколько раз она умудрилась положить в чай сахар? И как давно она тут сидит, уставившись в трещину на стене невидящим взглядом?

Окончательно ее выводит из ступора Илюшкин плач – еще такой тепло-сонный. Если не подойти, через пару минут он перейдет на ультразвук. Она поднимается, подходит, вытаскивает малыша из кроватки, сует в пухлую ручку баранку и, сунув вторую баранку сосредоточенно выстраивающей на полу башню из кубиков Аленке, снова оказывается у двери.

Дотрагивается до ручки, проводит ладонью по шершавым горбикам простеганного дверного дерматина. Она пытается найти доказательства того, что события десятиминутной (получасовой, часовой?) давности не были плодом воображения. Ей кажется, что доказательство есть – тонкое, эфемерное, едва уловимое – чуть слышный запах ванили. От него почему-то всегда исходил этот слегка сладковатый запах.

Сережка… Ему было тогда 22, он учился на филфаке в педагогическом. Высокий, подтянутый, темно- и томноглазый, с ослепительной белозубой улыбкой, по нему сходили с ума не только все девчонки их отряда, но и, кажется, всех соседних тоже. Ну и разумеется, девушки-вожатые. Но что были их страстишки по сравнению с ее безумием. Она ухнула в этот омут со всей страстью и отчаянием, на которые только способна тринадцатилетняя девчонка. Все вокруг перестало существовать – глупые лагерные развлечения, купания по свистку на мелководье, конкурсы строя и песни…

В фокусе был только ее герой. И хоть она, в отличие от других, не ходила за ним по пятам, не ревела, не писала идиотских записок, он как-то сразу почувствовал ее надрыв и был с ней как-то по-особому деликатен и предупредителен.

«Не грусти, цыпленок. Все будет хорошо», – мягко повторял он одну и ту же фразу, встречаясь взглядом с ее огромными грустными красными глазищами. Она не спала, почти ничего не ела и научилась рыдать бесшумно и, конечно, по ночам.

Из-за постоянно красных глаз и стремительно убывающих килограммов ее едва не заперли в изолятор. Отстоял Сережка. Молча выслушал вопли дородной тетки-медсестры и, когда она закончила голосить, осторожно вынул тонкую Танькину ручку из мощной красной лапищи и твердо произнес: «Она в порядке. Под мою ответственность». И увел ее в их корпус.

Ее прорвало в утро отъезда. Она забилась в щель между забором и стеной столовой и – нет, не рыдала, слез уже не было – ее просто всю трясло. «Цыпленок, тебя ищут родители. – Он протягивал платок. – Может, расскажешь мне о своем горе?»

– Я не смогу без тебя жить, – глядя в стену, тихо произнесла она.

– Точно, цыпленок? Может, тебе так только кажется?

И тут, как второе дыхание, открылись дополнительные слезные железы. Текло отовсюду: сверху и по стене – внезапно начавшийся дождь, из глаз, из носа. Она говорила взахлеб в прямом и переносном смысле слова, всхлипывая, выталкивала из своего тщедушного тельца всю боль, что накопилась в ней за недели молчания. Серега присел на корточки, вынул из ее ладошки свой скомканный носовой платок и, утирая смешавшиеся жидкости с Танькиных щек, произнес:

– Если ты так уверена в своем чувстве, просто дождись меня. Подрасти, и я вернусь. Обещаю. Даю тебе честное слово. А сейчас успокойся и пойдем. Тебя ждут.

А потом он будто растворился. Она не видела его в толпе, где смешались родители, дети, вожатые, лагерное начальство. Не обнаружила его среди вожатых на следующее лето. Пыталась найти его через адресный стол, позже через Интернет, избороздив вдоль и поперек все как грибы после дождя разросшиеся социальные сети. Она привыкла думать о нем круглосуточно и наяву и во сне, но однажды ужасно испугалась, вдруг почувствовав, что начинает забывать его лицо.

Выкадрировав из общего снимка Сережку, она увеличила снимок до максимально возможного размера. Фото вышло плохонькое, зернистое. Накупив кучу самоучителей по технике рисования, поставив руку, освоив пропорции, она день за днем рисовала пытающееся ускользнуть из памяти лицо. Но как-то, заканчивая писать очередной портрет, вдруг отчетливо почувствовала, что у нее больше нет сил. Собрала все портреты маслом, пастелью, углем, карандашом, акварелью и устроила во дворе «пионерский» костер, почти такой же, как на закрытии той, «их» смены.

Вышла замуж за бывшего одноклассника, который добивался ее любви с пятого или с шестого класса. Сначала родилась Аленка, потом – Илюшка. И все вроде было ровно, как у людей. Малыши радовали, но вот муж вдруг ни с того ни с сего начал выпивать, задерживаться на работе, разговаривать по телефону в ванной. Отвечать на поздние эсэмэски.

В этот день тоже лил дождь. Виктор, в очередной раз вернувшись около полуночи, коротко сказал: «Извини, я ухожу. Я так больше не могу. Ты не любишь меня и никогда не любила. Я устал так жить». И стал сбрасывать вещи из шкафа в огромную фиолетовую спортивную сумку. Она не плакала, не кричала, не упрекала. Было не за что. Она действительно так и не смогла его полюбить. Очень надеялась, что получится, что вспыхнет чувство, разрастется, окрепнет, но увы…

И вот она стояла у двери с сыном на руках и в сотый раз прокручивала то ли недавнюю реальность, то ли злую шутку больного воображения: звонок в дверь, она поспешно, пока не проснулся Илья, спотыкаясь о детские сандалики в темном коридоре, распахивает дверь. Плечи – шире и даже рост как будто выше, но лицо абсолютно то же – тысячи раз повторенное карандашом, кистью, мастихином… И тот же сладковатый запах ванили.

«Кто пришел?» – бежит по коридору Аленка, но, увидев в проеме незнакомую мужскую фигуру, прячется за широкой юбкой и вдруг начинает всхлипывать. Дежавю: Сергей присаживается на корточки и протягивает малышке платок со словами: «Вся в маму, такая же рёва». А потом поднимается, разворачивается и спускается по ступеням. И исчезает, как тогда, в лагере.

…Нужно взять себя в руки, нужно сварить детям кашу. Она не успевает дойти до кухни, как снова раздается звонок. С перепачканным бубликом Илюшкой она возвращается к дверям и снова, не спрашивая, распахивает дверь. В дверном проеме Сергей с чемоданом и спортивной сумкой через плечо.

– Прости, цыпленок, нужно было взять вещи и отпустить водителя. И прости, что опоздал. Я приехал, как обещал, но ты уже вышла замуж. Но теперь точно всё будет хорошо…

Анна Седова

Рубрика: Общество

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика