История любви - "иди сюда" с разными интонациями
– Я беременна, – коротко, отрывисто и четко, будто пощечина. – Беременна и, как ты догадываешься, не от тебя, – наотмашь по второй щеке. И пауза – длинная, липкая, тяжелая.
– Я беременна, – коротко, отрывисто и четко, будто пощечина. – Беременна и, как ты догадываешься, не от тебя, – наотмашь по второй щеке. И пауза – длинная, липкая, тяжелая. И столь же отчаянная, сколь неуместная попытка вспомнить, откуда это: Макаренко? Сухомлинский? Станиславский? Нет, точно кто-то из педагогов – про умение говорить фразу «иди сюда» с двадцатью разными интонациями. Интересно, сколько интонаций можно вложить в «я беременна» – пропасть, шамбала, геологический разлом… Сколько прошло: минута, две, час, три?
Он молча встает и выходит из комнаты. Коридор, выключатель, кухня, щелчок, возмущенное бурление вскипающего чайника. Струйка кипятка разбивается о донышко тонкой фарфоровой чашки. Шух-шух-шух-шух – все верно, четыре нажатия на футляр с сахарозаменителем, и дзынь-дзынь-дзынь-дзынь – теперь вступает ложка. Конечно же та самая с длинной костяной ручкой – никакая другая из разномастного ассортимента самых разнообразных – оставшихся от прежних наборов, привезенных сувенирных и даже прихваченных из гостиниц. Ложечка с длинной костяной ручкой становится последней каплей. Ненависть, слепая и безраздельная, накрывает тяжелой волной.
– Ты не мужик – тряпка. Ничтожество! Ненавижу тебя! Ты слышал, что я только что сказала? Я беременна, у меня будет ребенок от человека, которого я люблю. Люблю, схожу по нему с ума, не было никаких командировок, задержек на работе, ночевок у Аньки, и ты обо всем знал! Знал!!! Но тебе же так удобно – делать вид, будто ничего не происходит. Как же, это же нарушит привычный ход вещей, не дай бог придется сменить свою долбаную ложечку… Всё! С меня достаточно! Я ухожу, ты слышишь?!
– Слышу. Не кричи, Бориса разбудишь.
Ложка летит на пол, на скатерти расплывается бурое пятно. Сумка, ключи от машины, контрольный в голову входной дверью. Лифт будто ждал – мгновенно распахивает алюминиевое нутро. Кто же все-таки это сказал? Точно не Станиславский. Станиславский – это «не верю».
«Мне нужно стобой погоыоритьсрочно» – дрожащие пальцы не попадают в нужные клавиши. Отправить. Ну же, сероглазый, ну!
Как об этом сказать ему? Как выдохнуть: «Я беременна»? Что ты гудишь, кретин? Не трамвай – объедешь. У нас будет ребенок – перекатывается в мозгу округлыми камешками. Уверена – мальчик. С такими же серыми глазами, высокий, сильный, умный, первый всегда и во всем. И он будет мужиком, умеющим отвечать за свои слова и поступки, мужиком, рядом с которым спокойно и надежно, а не размазней, зацикленной на порядке в шкафу и чайных ложечках… А еще будут камин, дом с залитой солнцем дощатой верандой и большая собака… Лабрадор. Палевый…
«Малыш, извини. Нине было плохо, вызывали скорую. Поговорим завтра. В 17.30 в «стекляшке». Целую».
Сидим на Анькиной кухне. Сигареты закончились, кофе тоже. Пять. «Ладно, Анька, я поехала. Наберу».
Столик на двоих в углу. Именно здесь были выпиты первые чашки кофе. Он беспрерывно шутил, а я не могла оторваться от его глаз. И сразу поняла, что пропала.
Входит – ослепительный, как обычно. Официантка улыбается, ее щеки вспыхивают, опускает глаза.
– Привет, малыш, – коротко касается губами щеки. – Заказала?
– Привет. Слушай, ты не помнишь, кто говорил о том, что нужно уметь говорить «иди сюда» с двадцатью разными интонациями? Сухомлинский или Макаренко?
– Что? Детка, ну перестань прикалываться. Об этом ты хотела поговорить вчера в час ночи? Малыш, выслушай меня, пожалуйста. Я не знал, как тебе сказать. Мне безумно тяжело говорить тебе об этом, но… Мы с Ниной переезжаем. В Крым. Я купил там дом, ты же знаешь, у нее слабые легкие, и врачи сказали… Крымский климат… Ты меня слушаешь? Я буду звонить, писать…
– Да, милый, конечно… Прости, я вспомнила, что забыла… Забыла выключить утюг. Я позвоню. Пока.
– Малыш…
По щекам слезы, по лобовому – дождь. Кто кого дразнит? «…только не влюбленный классный, жалко, что зеленый – красный огонек запрета классный – полюблю за это…» – надрывается в динамиках Слава. Желтый. Успею. Красный. Визг тормозов.
Кап-кап-кап-кап-кап… Потолок с причудливой трещиной. Звук не совпадает: стук быстрый и ритмичный, а капля в пластиковом цилиндре капельницы долго-долго набухает и лишь спустя вечность нехотя срывается в прозрачный тоннель длинной трубки. А, ясно: оконное стекло в слезинках дождя.
Шух-шух-шух-шух… Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь. А вот это точно уже не дождь. Он поднимается, пытается улыбнуться.
– Доктор сказал, с малышом все в порядке. Если будет мальчик, назовем Глебом? Два сына – Борис и Глеб – здорово же?
«Я сделался настоящим мастером только тогда, когда научился говорить «иди сюда» с 15–20 оттенками… Макаренко. Антон Семенович – четко всплывает в сознании.
«Иди сюда», – произносят непослушные губы.