Марина Цветаева в письмах Фаины Раневской и Виктора Бокова

8 октября — годовщина со дня рождения российского поэта Марины Цветаевой.

О ее трагической судьбе знают многие. Но есть факты, которые известны лишь узкому кругу поклонников творчества Цветаевой.

В руках нашего корреспондента оказалась личная переписка крымского врача Леонида Чеховича с людьми, лично знакомыми с Мариной Цветаевой. Обычному доктору из крымских Сак приходили письма от известных в СССР людей. Ответил на письмо и поэт Павел Антокольский, долгие годы друживший с Мариной Цветаевой, и дочь поэтессы – Ариадна Эфрон, и режиссер Эльдар Рязанов. А великая Фаина Раневская и поэт Виктор Боков в своих письмах поделились воспоминаниями, которые раскрывают гениальную поэтессу с иного, не творческого ракурса. 

Из письма от Фаины Раневской:

«Дорогой товарищ Чехович!

Простите, что не сразу ответила на Ваше хорошее, интересное письмо. Я хвораю. Ко мне все время обращаются с просьбами рассказать о Марине Цветаевой. Вы психотерапевт, и Вам станет понятно, как мне это тяжело, поскольку в молодости я дружила с ней и крепко любила. Восхищаясь ее гением.

Почему-то мне все время вспоминается, как вдохновенная и нездешняя Марина просила меня доставать ей хорошие бутылочки от духов, с которых она сцарапывала этикетки, приговаривая: «А теперь бутылочка ушла в вечность». Такое сочетание мудрости и инфантильности меня всегда восхищало. И сейчас, вспоминая это, хочу плакать...

Познакомилась я с Мариной году в 15-м. По возвращении ее из эмиграции, я была потрясена этой страшной переменой, которую в ней увидела во всем: ужасный страх перед жизнью, дикую усталость, чувство смертного одиночества. Старалась быть ей полезной, в чем могла...

Мне дорого, что Вы так любите Марину Ивановну.

С уважением Ф. Раневская. 16 мая 1976 г.»

Из письма поэта и прозаика Виктора Бокова (автор текста песен «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет молодой моряк». –  Авт.) стало известно об одном дне из жизни великой поэтессы – о проводах Марины Цветаевой в июле 1941 года из Москвы в Татарстан (г. Чистополь). В тот день ее, совсем одинокую, провожали два человека – Борис Пастернак и Виктор Федорович Боков.

Из письма от 4 августа 1979 г.:

«Уважаемый Леонид Герардович!

Отвечаю на Ваше письмо. Проводы Марины Цветаевой с северного речного порта были 8 июля 1941 г. Накануне Борис Леонидович Пастернак сказал мне в Переделкине, что Марина уезжает и он хотел бы ее проводить и был бы рад, чтобы и я принял в этом участие...

...На другой день, то есть 8 июля, в северном речном порту увидели Марину Цветаеву одну, в окружении вещей. Никто ее не грузил, не отправлял. Пастернак представил меня.

Марина была в кожаном пальто, в темно-синем берете. Меня удивили ее брови – они были поставлены «домиком», в глазах проступала боль Богородицы.

Она смотрела на панику эвакуации населения и спрашивала:

– Боря, это не 1914 год? Ничего же не изменилось! Это же Россия царя!

Она сомневалась, надо ли ехать. Борис Леонидович убеждал, что ехать надо, Москва будет фронтовой – и это уже недалеко!

Он спросил:

– Марина! А что ты взяла из еды?

Она ответила:

– А разве на пароходе не будет буфета?

– Ты с ума сошла! Какой буфет!

Мы пошли в ближайший гастроном и накупили ей бутербродов, несли их на руках, в незавернутом виде.

Никто не подходил к Марине Ивановне, между тем пароход грузился, и вещи писателей активно грузились на автомашину и отвозились.

Я взял льда у мороженщицы и стал метить вещи Марины. На смоченном листе писал химическим карандашом «Литфонд, Елабуга, Цветаева». Разнообразил эти слова перестановкой «Елабуга, Литфонд, Цветаева», «Цветаева, Литфонд, Елабуга».

Марина Ивановна улыбнулась этому озорству, спросила:

– Вы поэт?

– Поэт!

Потом я достал частный пикап, побросал в него вещи. Грузя их, я от напряжения порвал пуговицу на костюме, она очень убивалась по этому пустяку, очень хотела эту пуговицу пришить.

Подошел сын Мур (Георгий Эфрон. – Ред.), сказал категорично:

– Мама! Я решил остаться в Москве! Я офицер, я не могу бросить столицу!

Ни поцелуев, ни рукопожатий. Он повернулся и ушел. Я был удивлен такой сценой прощания сына с матерью.

Брови-«домики» обострились, провожая Мура.

Я сказал Марине Ивановне, что гадал на нее по книге «Символов и Эмблемата» Петра I.

– Что мне выпало? – спросила она.

– Если мы еще встретимся с Вами, я тогда Вам отвечу.

А вышел ей гроб со звездочкой и надпись: «не ко времени и не ко двору». Эта книга была страшной, она все угадывала. Марина Ивановна ее знала наизусть – я узнал об этом потом от Ариадны Сергеевны (дочери Марины Цветаевой. – Ред.).

Вещи Марины Ивановны я довез до парохода, их сгрузили, и она, простясь с нами, поднялась на пароход.

Дали сигнал отправления, и пароход стал отчаливать.

Марина Ивановна стояла и смотрела на нас с Борисом Леонидовичем. Расстояние между нами увеличивалось. Никто не знал, что Цветаева больше не вернется в Москву.

…31 августа 1941 г. я приехал в Чистополь на побывку по командировке.

Уже на пристани Чистополь я услышал разговор о том, что кто-то из писателей повесился. Сердце мое дрогнуло в страшном предположении:«Это Марина!»

Поднимаясь от пристани в город, идет сын Марины Ивановны, Мур, и, видя меня, говорит: «Марина Ивановна повесилась в Елабуге». Гаданье оказалось зловеще точным.

Я первый привез в Москву страшное известие, от меня узнал об этом Пастернак...»

Публикацию подготовила
Мария Санина