Победитель "Русского Букера" Александр Снегирев: Я перестал презирать политиков

Sobesednik.ru побеседовали с писателем, лауреатом «Русского Букера» за роман «Вера» Александром Снегиревым.

— Вы учились на политолога. Скажите, как жесткие политические процессы могут сочетаться с таким гуманным направлением, как писательская деятельность?

— Дело в том, что я учился на политолога, но не стал им. Видимо, потому, что не может эта профессия сочетаться с писательской деятельностью. Но знаете чему меня научила политология? Понимать оппонента, и это очень важно. Теперь, работая над произведением, я не могу изобразить плохого персонажа, потому что я всех стараюсь понять. У меня теперь именно так голова устроена. И я искренне теперь не могу ненавидеть политических деятелей. Сейчас мы живем на фоне какого-то очередного разоблачения. Я, с одной стороны, этим не интересуюсь, а с другой стороны — не могу презирать политиков, потому что я их понимаю. Но политикой заниматься совершенно не могу: мне скучно.

— Правда, что Вы учились еще и по творческой специальности?

— Да, на архитектора учился. Еще художественную школу закончил. Рисую иногда, свои работы размещаю на Facebook. Но с профессиональной точки зрения — не пошло. Но, может, еще все впереди.

— Почему в своей писательской деятельности Вы выбрали именно жанр экспрессионизма?

— Да мне тетка одна в Нью-Йорке сказала, что я пишу в жанре экспрессионизма (смеется). И я тогда решил, что точно — так и есть. Я не выбирал жанр. Тут же и правда есть такая магия (это звучит высокопарно, но это правда) — ты ничего не выбираешь, ты просто делаешь максимально честно то, от чего ты получаешь удовольствие. Думаете, Сэлинджер, например, выбирал какой-то жанр? Или даже Достоевский, который писал, строго говоря, детективы? Он тоже ничего не выбирал. Его просто это волновало больше всего. Так и я. Я пишу о том, что меня волнует.

Экспрессия — это такая гиперболизированная страстность. И в самом деле, я помню, моей маме еще учителя в школе говорили, что я очень легковозбудимый. Ну, вот такой уж я человек. Причины, видимо, в гормональном фоне. А как иначе писать, если ты такой эмоциональный? Остается только быть экспрессионистом.

Писатель — не фитнес-инструктор

— При написании романов или рассказов какую цель перед собой ставите? Хотите чему-то научить читателей или пишете просто для души?

— Меня бесят люди, которые хотят чему-то научить. Я никого учить не хочу. Я не такой. Мне кажется, что когда писатель пытается чему-то научить, то это не писатель, а некий фитнес-инструктор. Тогда уж лучше выбрать совсем другую сферу деятельности — идти в фитнес.

Писатель пишет книги, которых ему самому не хватает. Если писателю не хватает книг о том, как правильно себя вести за столом или с семьей, тогда, конечно, стоит писать именно об этом. Но, например, мне это не интересно. Мне интересна жизнь, смерть, любовь, предательство. А как себя вести — какая разница?

Интересная мысль прозвучала в рецензии Олега Жданова на мою книгу. Он сказал, что книги учат нас испытывать чувства. Правда. Если бы не было книг, может быть, никто не знал бы, что такое любовь, не умел бы распознавать какие-то нюансы чувств. Все эти знания мы получаем из литературы.

На меня очень повлиял рассказ Джерома Дэвида Сэлинджера, который называется «И эти губы, и глаза зеленые». В детстве я случайно наткнулся на это произведение и прочитал его, но так почти ничего и не понял. Но сейчас он открылся для меня заново. Здесь есть нюансы, которые превращают этот рассказ в целую Вселенную. Чему он учит? Не изменяйте своим мужьям? Не отбивайте жен у знакомых? Нет, конечно. Просто Сэлинджер создал Вселенную, а мы получаем от прочтения его рассказа целую гамму чувств. Что это за чувства, даже сказать трудно. Я сам не знаю, что я испытываю. Но одно я точно могу сказать: я восхищен. Потому что, читая рассказ, понимаю, что соприкасаюсь с чем-то невероятным, фантастическим.

— То есть Ваша главная цель — вызвать у читателя восхищение?

— Да. Я бы сравнил это с прогулкой по лесу. Попробуйте вообще вспомнить, что чувствуете, когда приходите в лес. Для меня — это какая-то совершенно непознаваемая реальность. Деревья, ежики, птички, но при этом ты оказываешься в мире совершенно фантастическом. Не даром же существует столько сказок про лес. Для меня лес — какая-то фантастическая реальность, которую я не могу ни контролировать, ни понять. Я могу, конечно, придти туда с бензопилой и все срубить, выкорчевать, помять. Но я понимаю, что рано или поздно все опять зарастет зеленью. Все, что я сделаю, будет растворено в деревьях. И я сам стану этим лесом — землей, деревьями, норкой ежика. И как описать это ощущение? Это не страх, а восторг от прикосновения с вечностью.

Не все золото нужно использовать

— За роман «Вера» вы получили литературную премию «Русский Букер». А правда ли, что книга была сильно сокращена при редактуре? С чем это связано?

— Да. Я целиком отредактировал ее 11 раз. При этом несколько раз переписывал. Я даже напечатал книгу в одном экземпляре, чтобы было проще редактировать, потому что на бумаге это делать легче. Формат книги вообще меняет восприятие.

Во время седьмой или восьмой редактуры я обрадовался и подумал: «Вот, наконец-то я написал большой роман». 12 авторских листов — для меня это было много. Я тогда подумал, что повзрослел, стал настоящим писателем. Начал читать. В процессе чтения пять листов я удалил.

Меня иногда упрекают, что слишком сократил произведение. Зачем? Не знаю, просто почувствовал, что это лишнее. Кстати, специалисты сейчас говорят, что проза движется в сторону поэзии. Происходит интересная трансформация. А что такое поэзия? Это краткость. И я вдруг понял, что я невольно интуитивно двигаюсь в сторону поэтичной краткости. Для меня лишнее слово — это проблема. Хотя редактор просит, чтоб я оставлял «воздух» для людей. Я с ним согласен. Сейчас я буду уже чуть иначе писать.

Кстати, первая редакция «Веры» пропала. Это было весной 2012-го. Интересно, что у меня никогда подобных случаев не было — ни до, ни после выхода романа в свет. Возникли проблемы с ноутбуком, но я подумал, что это ерунда — файлы же восстанавливаются. Оказалось, что единственный файл, который не подлежал восстановлению, — первая редакция «Веры». Я тогда был за границей. В сервисе мне помочь не смогли. Но я не потерял надежду и попытался восстановить роман по памяти. Через несколько дней забросил это занятие. Странно, но не особо жалел об утрате. Приехал в Россию. Здесь мастер в старом, пыльном салоне решил попробовать восстановить файл — и у него получилось. Интересно, что главная героиня Вера по сюжету родилась мертвой и в реанимации ее вернули к жизни. И это описано в книге. Удивительно, что с файлом произошло то же самое.

[:image:]

— Вы говорите, что при чтении часто появляется желание убрать что-то, вычеркнуть. А не бывает так, что вы потом жалеете об этом и хотите вернуть?

— Бывает. Вы знаете, мое параноидальное вычеркивание связано с моим не менее параноидальным барахольничеством. В юности я все выкидывал, а потом стал все собирать. Я немного Плюшкин, и это плюшкинство выражается и в моей литературной работе. Мне очень часто хочется впихнуть в книгу абсолютно всё. Часто я думаю так: «Какой замечательный фрагмент! Как подходит этому герою!» Или так: «Какая замечательная сцена: она дополняет характер героини». Всё это я засовываю в книгу, а потом думаю: «Господи! Зачем всё это? Какая-то помойка получилась». То есть по отдельности фрагменты выглядят здорово, но вместе... Вы знаете, это можно сравнить со строительством дома. У вас есть куча всяких обломков: прекрасный обломок римской капители, чудесная мраморная ванна и так далее. Но когда вы строите из них дом, получается чёрт-те что! Я это осознаю и убираю всё лишнее. Я ведь самоучка, поэтому анализирую свои ошибки прямо в процессе литературной работы.

Да, наверное, из этого и вырастает страсть к сокращениям. Зато это учит отделять зерна от плевел. Я только в последние три года начал осознавать, что не все золото нужно использовать. Некоторые вещи пусть остаются в писательской кладовой.

Неслучайное имя

— Вопрос, который Вам, наверное, все задают: зачем Вы используете псевдоним и почему именно Александр Снегирев?

— Да, этот вопрос задают многие, но тем не менее он очень интересный. Псевдоним я придумал буквально за две минуты, когда отправлял свои первые сочинения на литературную премию «Дебют». Сделал я это, честно говоря, потому, что боялся не попасть ни в одну номинацию. Я знал, что имена претендентов на победу они вывесят. Такая стыдливость мне не свойственна, но тогда я подумал: все увидят, что Лёша пытался победить, но у него ничего не получилось. Я был очень неуверенный в себе подросток. И остался (смеется). Поэтому я придумал псевдоним.

Над именем я долго не думал — Александр. Так звали моего дедушку. Когда все спрашивают, как меня зовут на самом деле, и смотрят на мою внешность, то подозревают какое-то скрытое еврейское имя. Я даже придумал какого-то персонажа (смеется). Но, к сожалению, забыл какого, поэтому соврать вам не могу.

Откуда взял фамилию, если честно, не помню. Но вообще мне птица эта нравится. Знаете еще что странно — несколько лет назад гулял на Плющихе, там рядом находится роддом, в котором я родился. Около него стоят памятники. Смотрю, думаю: «Все эти я помню, а кто этот полный человек в кресле?» Подхожу — написано «профессор Снегирев». Вот такая магия. Он, ко всему прочему, оказывается, оперировал жену Толстого. Думал, что обычная фамилия, не знаю почему взял, а получается — невольно в честь него. Забавно вышло.

— Мы хотели бы раскрыть для читателей Вас не только как писателя, но и как человека. Поэтому нам интересно, книги каких писателей Вы любите читать?

— Я, как ни странно, только недавно задумался, что на меня прямо так серьезно повлияло. Я могу вам даже перечислить названия. Это иногда книги, иногда просто рассказы. «И эти губы, и глаза зеленые» Сэлинджера на меня оказал огромное впечатление. Во всем его сборнике рассказы сильные, но этот для меня почему-то особенно важен. Еще мне нравится писатель, которого я всего лет пять назад для себя открыл — нобелевский лауреат Исаак Зингер. У него есть очень крутые рассказы, например «Кафетерий», «Корона из перьев», «Рукопись» — мои любимые. Там он всегда пишет от первого лица и есть ощущение автобиографии, правда это или нет — не знаю. Рассказ Булгакова «Ханский огонь» нравится. Вообще я, наверно, пироман — люблю все связанное с огнем. В моих произведениях он тоже есть. «Мастер и Маргарита» нравится, а еще весь Достоевский, и «Анна Каренина» — ее прямо очень люблю. Вот, пожалуй, такой пантеон. Сказки Пушкина мне папа в детстве читал. Очень люблю пушкинские образы, до сих пор перед глазами стоят. Они, с одной стороны, забавные, а с другой — мощнейшие совершенно, сочетающие в себе какую-то визуальную роскошь, непошлость и в хорошем смысле легкое восприятие жизни Александра Сергеевича. У него что ни текст, то манифест человеческой нормальности, для меня это очень важно. А ещё мне очень нравится роман «Макулатура» Чарльза Буковски. Если вы его не читали, очень советую. Это последняя его книга, на мой взгляд, сильно отличающаяся от других его произведений, в ней он сочетает все свои лучшие стороны.

— Вы сейчас перечитываете произведения классиков?

— Да, иногда перечитываю, иногда переслушиваю аудиокниги. Недавно слушал «Дубровского» и «Капитанскую дочку» — Пушкин мне вообще очень нравится. Особенно проза. И Маркеса люблю.

— Мы слышали, Вы любите ходить в музеи и галереи. Есть ли у Вас любимые художники?

— Да, очень нравится Пикассо. Еще, наверное, пошло любить Ван Гога, но я люблю. Крутой мужик был. Из наших мне нравится Малевич, его живопись [19]15–16 годов. Еще мне очень нравится русская интерьерная живопись. Я в принципе очень люблю интерьеры, жилищный вопрос для меня важен с детства, не знаю почему. Рембрандта люблю. Живопись меня вдохновляет. Принцип в целом тот же самый, что и в художественной школе — вдохновляюсь визуальными образами и через них стараюсь понять человека, ситуацию, что угодно. Если человеку что-то нравится, что он может с этим сделать? Он может это съесть или заняться с этим любовью, или может разрушить — это тоже, как мне кажется, проявление страсти; ну, а я сочиняю. Все это по сути возможность переживания красоты мира.

Полуделовые люди

— Ну а теперь более бытовые вопросы. Что Вы предпочитаете есть на завтрак? Сами ли Вы себе готовите?

— Я могу и сам готовить, да. С завтраком у меня вообще проблемы: я, как и все такие «полуделовые» люди, не очень люблю завтракать. А вообще мне очень нравится перловая каша. Сексуально звучит (смеется). Но два дня подряд поешь, а на третий уже не хочется. А ещё я гамбургеры люблю.

— Многие писатели и журналисты питаются одними бутербродами. Следите ли Вы за своим рационом? Важно ли для Вас правильное питание?

— Слежу. Я мало ем сладкого. Но мне повезло: я его не особо люблю, поэтому мне не приходится бороться с собой. Моя мама очень увлекалась правильным питанием, и в доме это поддерживалось. Не то чтобы мы правильно питались, но не злоупотребляли тортами или копчеными колбасами, например. Я к этому просто не привык. Кстати, это такая философия жизни: когда у вас с чем-то не складывается, то вы себя сами организуете. Вот, например, Суворов был больной мальчик, но смог стать великим фельдмаршалом. Вообще хорошо, когда вы не можете себе что-то позволить. Вот я не могу позволить себе есть сладкое, потому что у меня на него плохая реакция, и совсем даже не переживаю. Уж не знаю, приносит ли мне это пользу. А на завтрак я ем геркулес, причём не варю его, а заливаю горячей водой. Я подозреваю, что это лень, но говорят, что так завтракать полезно.

— Как в целом Вы оцениваете свой характер? И какие Вы можете отметить в себе положительные и отрицательные качества?

— Я хороший: я привел собаку с улицы. Но при этом страшный эгоист, привыкший садиться на шею. Со мной хорошо, но недолго (смеётся). Нет, правда, со мной уютно. Я думаю, это связано с некой социальной пассивностью, потому что моя любимая фраза: «Ну, давай полежим...»

Наверное, моя отрицательная черта — зависть. Когда-то я говорил, что никому не завидую, — это было ложью. А может, раньше никому и не завидовал, не знаю. Иногда я вспыльчив, часто делаю поспешные выводы. Ещё я труслив и иногда глуп. Я прямо как Сократ говорю (смеётся).

Меня тревожит то, что мне не хватает усидчивости. Иногда хочется сесть и заниматься определённым делом, но меня постоянно что-то отвлекает. Чаще всего это Facebook. Причем терпения мне хватает. Я могу быть очень настойчивым и системным, ведь я пишу одну, вторую, третью книжку. Иногда я даже самому себе напоминаю кособокий внедорожник, который вопреки всем обстоятельствам двигается сквозь трясину, а его лебёдка вытягивает из болота. Но если бы я был усидчив, то намного больше писал. Часто я просто не могу сосредоточиться. Вот, например, уже которое утро хочу сесть и поработать, но никак не получается.

— Вам больше нравится проводить свободное время в уютной домашней обстановке, а не в шумных компаниях?

— С одной стороны, люблю уют. А с другой стороны, моя жизнь — это чередование обстоятельств, которые вытаскивают меня из домашней обстановки. Я понимаю, что надо что-то делать, иначе я покроюсь мхом. Поэтому мне приходится постоянно бороться с ленью.

Работу писателя можно сравнить с накачиванием мышц. Вы можете вообще не ходить в тренажёрный зал — зачем? Но я вот, например, иногда хожу, и мне это нравится. Мне вообще нравятся такие преодоления трудностей, потому что они воспитывают характер и ты понимаешь механизм этого преодоления. Ты можешь не поднимать этот вес, но если ты это сделаешь, то совершенно по-другому будешь себя ощущать. То же самое и с литературой.

Беседовали Виктория Ежова, Екатерина Кудрявцева, Мария Соломина,
студентки 3-го курса факультета журналистики ИГУМО

[:wsame:][:wsame:]