Последнее интервью Альберта Филозова: Умру – тогда и оценят

Sobesednik.ru публикует интервью с Альбертом Филозовым, которое он дал нам за несколько месяцев до своей смерти.

Он пригласил к себе домой. И вот мы сидим на кухне, пьем чай. Беседа складывается. На минутку заглянула девушка лет 17, актер с гордостью представил: «Это моя старшая!»

Во время разговора замечаю: о дне сегодняшнем собеседник старается не говорить, уходит от вопросов. О самочувствии – скупо: «Есть проблемы, но это личное».

С куда большим удовольствием 78-летний Филозов погружался в воспоминания о юности – «страшно голодной, но счастливой до изумления». Во время интервью домой откуда-то вернулась жена актера Наталья. Она сухо кивнула в мою сторону: «Здрасьте». Повернулась к мужу и недовольным тоном произнесла: «Ты не мог бы пройти в свою комнату вместе со своей гостьей?» Артист как-то весь съежился, засуетился, занервничал: «Конечно. Да». Выглядел он потерянным и несчастным. Словно чужой в своем же доме.

[:image:]

В свое время народный артист ушел от жены-ровесницы к молодой поклоннице, в зрелом уже возрасте стал отцом двух дочерей, очень гордился своими малышками. Но… обрел ли семью, где заботятся, ценят, любят любым – здоровым и «с проблемами»?

Сейчас, после смерти большого артиста, выяснились горькие подробности его последних лет: болел раком, последние недели провел в госпитале. Но тяжелый недуг любимец публики скрывал до последнего.

– Признайтесь, Альберт Леонидович, считаете себя везунчиком по жизни?

– Нет! Категорически! Даже на школьных экзаменах, когда назубок выучивал всего несколько билетов, мечтал блеснуть знаниями. Не попадались никогда! Не везунчик я.

– То есть в жизни пришлось пробиваться «через тернии к звездам»?

– И не пробивался. Как будто по течению плыл. Детство было послевоенным и чудовищно голодным. В подвале соседнего дома располагался магазин, я как-то помог поднести лотки с пирожками, и мне за это дали пирожок с ливером. Я был счастлив как никогда.

[:image:]

С приятелем Венькой ездили на огороды и воровали картошку, запекали на буржуйке, ели – тоже счастье. Отца моего расстреляли как врага народа, я совсем маленьким был. Мама работала киномехаником. Ходил к ней на работу и бесплатно смотрел кино, очень хорошо помню запах пленки. Но и подумать не мог, чтобы когда-то стать актером.

Жили мы в трех комнатах деревянного дома дореволюционной постройки – весь центр моего родного Свердловска был застроен такими домами на несколько семей. В одной комнате – 12 метров – жил мой дядя Ваня с женой и детьми. Во второй, маленькой, 6-метровой, жила бабушка (мама моей мамы) с младшими своими детьми Колей и Шурой, моими дядей и теткой. Я спал на кухне, а мой брат двоюродный, сын дяди Вани, – под столом, другого места не было.

[:image:]

– После школы вы пошли на завод работать токарем.

– Да. Это был подшипниковый завод недалеко от моего дома. Я обтачивал там кольца. Станки жуткие, ломались то и дело, приходилось настраивать, чинить. Работа непростая. На моих ладонях оставались металлические занозы. Я уже поступил в Школу-студию МХАТ, перебрался в Москву, полгода учился, а занозы все не проходили.

В Школу-студию как попал – в свободное от работы время начал ходить в драматический кружок, стихи читал, отвлекался как мог от заводской скукотищи. Однажды в конце весны к нам в Свердловск приехала комиссия из Школы-студии МХАТ – отбирали талантливых студентов. Смотрели в том числе ребят из нашей драматической студии. У меня, как мне казалось, не было шансов. Хилый, рыжий, длинноносый, ничего приятного во мне не было. На экранах блистали совсем другие типажи, красавцы – Олег Стриженов, Владимир Дружников. Красивые, темпераментные.

[:image:]

– Но вас приняли в Школу-студию!

– Это педагогам спасибо, а не мне! Что-то во мне рассмотрели – приняли. Меня и Юру Гребенщикова. А вот Сашу Демьяненко – еще одного моего земляка – тогда не взяли. Хотя он очень стремился. Как я понял позже, во МХАТе предпочитали студентов сдержанных, серых, «застегнутых на все пуговицы». Чтобы во время учебы раскрыть, «разгадать загадку». А Сашка был открытый, артистичный, весь на виду – разгадывать вроде бы как нечего. Таких, более авантюрных и свободных ребят, в Москве ждали в Щукинском училище и ГИТИСе – туда вскоре и поступил Демьяненко.

Через год учебы в Москве я приехал домой на каникулы. Взрослый, уже курил. Бабушка в ужасе восклицала: «Курит! Испортили парня!» (Смеется.) Она была очень нравственная, деревенская.

– В Школе-студии у вас был по-настоящему звездный курс, позже многие стали знаменитыми.

– Да. Девочки – Аллочка Покровская, Наташа Журавлева, Лена Миллиоти, Таня Лаврова. Кстати, немногие знают, что настоящая фамилия Лавровой – Андриканис, ее отец был очень известный оператор. Но в Школе-студии Тане сказали: как вы будете выходить на сцену в русском театре с иностранной фамилией?! И она стала Лавровой. То же самое тогда предложили Лене Миллиоти, но она показала фигу – вы что, у меня дедушка известный художник (были такие братья Миллиоти), с какой стати мне фамилию менять? И осталась со своей.

[:image:]

Я был безответно влюблен в Покровскую. Но издалека, там у меня точно не было никаких шансов. Она встречалась с нашим однокурсником Славой Невинным. Позже она вышла замуж за Олега Ефремова.

Жили мы тогда в мужской общаге на Трифоновке – бывшие казармы, где после Первой мировой держали пленных австрийцев. Решетки на окнах. Длинные коридоры. Вода – только холодная. Чтобы выстирать рубашку – а у меня была единственная белая, – надо вечером выстирать, повесить сушиться, а утром нагладить чугунным утюгом, нагретым на газу. Даже помыслить не мог пойти на занятия в мятой и с грязным воротничком: как можно, Школа-студия – это же храм искусства.

Стипендия была буквально микроскопическая – я долго не знал, что значит досыта наесться. Кому-то приходили посылки из дома, мне нет – матери нечего было прислать.

Как-то мы с Генкой Фроловым не ели несколько дней, шатались уже от голода. Наш мастер курса Виктор Яковлевич Станицын каким-то особым чутьем уловил наше состояние и настроение, выдал нам сколько-то рублей и приказал строго: «Пока нормально не поедите – чтоб на занятиях я вас не видел!»

[:image:]

Но проблемы казались ерундой. Мы были молодые, смешливые до дури. Толька Ромашин брал чемодан и, представляя, будто это камера, «снимал кино»: «Сейчас крупный план – Филозов в кадре!» – приближал этот чемодан почти вплотную к моему носу.

Женя Урбанский, который учился двумя годами старше, но куролесил вместе с нами, уже снялся в главной роли в фильме «Коммунист» и считался у нас крутым авторитетом. Но щек не надувал, никакой звездной болезни, и даже как-то написал о себе стихотворение в шутливой форме: «Урбанский наш – плохой артист, но снялся в фильме «Коммунист». И мы ржали над этими строчками.

А Сашу Лазарева как-то спросили, какие роли он хочет играть, и он выдал: «А я негра хочу сыграть. Но не Отелло, а какого-нибудь другого!» И снова всеобщий ржач.

Толька Ромашин был старостой курса и по утрам будил нас в общежитии: «Вставай, салаги». Как-то мы шутя накинулись на него и намяли бока – надоел, спать мешает.

– Ну а ваша театральная судьба легко складывалась?

– Совсем нет. После окончания Школы-студии пригласили в Театр Станиславского. Я пробыл там год, но ничего значительного не сыграл.

[:image:]

Жил в общежитии теперь уже театра, мы с Юрой Гребенщиковым делили одну комнату на двоих. В соседней – Женя Урбанский с третьей по счету женой Дзидрой Ритенбергс. Порой среди ночи раздавался истошный крик Дзидры на всю общагу: «Женя! Клоп!» В общаге водились клопы, и молодая жена Урбанского жутко их боялась. Через дверь от нас жили Володя Коренев (будущая звезда фильма «Человек-амфибия») с женой Аллой Константиновой.

И тут жили весело и замечательно. Цыгане в гости приходили, и испанцы заглядывали – в ГИТИСе был факультет для иностранных граждан. Бутафорскими кружками пили коньяк. Пили и пели. Словом, тут жизнь кипела, а в театре по-прежнему – тишина.

И я ушел из «Станиславского» в Театр имени Марии Ермоловой. Но и там год был пустым. Потом забрали в армию. Я попал в саперный батальон в городе Шуя, оттрубил два года. Вернулся – снова ничего не играл. Опять ушел в Театр Станиславского, мало-помалу я начал что-то играть.

– С кино у вас тоже непросто складывалось.

– Еще на третьем курсе меня утвердили на роль в фильме «Зеленый фургон». Но я – дурак был – сбежал со съемок, испугался камеры. Судьба меня наказала крепко – десять лет потом в кино не брали. Пробовался на роли в разных фильмах – и тишина.

Утвердили совершенно случайно. Ассистент режиссера фильма «Вид на жительство» искал артиста, как он говорил, «с ненадежным лицом», ходил по фойе нашего театра и рассматривал портреты наших артистов. Чем-то мой портрет привлек его внимание, видимо, я показался ему «с ненадежным лицом». И меня наконец пригласили в кино, тут уж я не упустил шанс.

[:image:]

Главную женскую роль играла Вика Федорова. У нас были замечательные отношения. Исключительно товарищеские, а роман у нее в то время был со сценаристом Валентином Ежовым.

К сожалению, наш фильм не имел большого проката, его пробивали года три. Я между тем снялся в картине «Тихоня» – была такая, довольно успешная, – стали узнавать на улицах.

– Артисты одного с вами типажа – Виталий Соломин, Андрей Миронов, они «перебивали» у вас роли?

– Бывало, мы пробовались на одних и тех же персонажей – брали не меня, а кого-то из них.

– Особое место в вашей творческой карьере занимают детские фильмы, например «Мэри Поппинс, до свидания»...

– Согласен. Кстати, вы, наверное, не знаете – поначалу в главной роли снималась не Андрейченко, а Анастасия Вертинская. Не знаю, почему – ее заменили или сама ушла, – я не вникаю в закадровые чужие интриги.

А Наталья была женой композитора картины Максима Дунаевского. Максим очень хотел, чтобы песни в картине исполняла Наталья сама. И она могла бы – у нее хороший голос. Но песни были записаны еще при Вертинской с профессиональной певицей, а перезаписывать с Натальей времени не было.

[:image:]

– Еще один замечательный фильм, где вы снимались, – «Вам и не снилось...»

– Мне запомнилось, как режиссер Илья Фрэз кричал на Лену Соловей – у нее через блузку просвечивался черный бюстгальтер: «Немедленно переоденьтесь!» А мне, помню, очень понравилась эта находка – героиня Лены вроде как синий чулок, но черное нижнее белье подчеркивает, что она женщина, и эта женственность рвется наружу. Но пришлось Лене переодеваться.

– У многих друзей вашей юности судьбы, к сожалению, трагически сложились. Погибли молодыми Евгений Урбанский и Юрий Гребенщиков. Анатолий Ромашин, Вячеслав Невинный тоже рано ушли от нас – могли б еще пожить.

– (Накрепко задумывается.) Толя нелепо погиб, Юра… Но понимаете, в чем дело – все они состоялись в профессии, большего счастья для артиста и быть не может. Оттого, наверное, я не ощущаю драматизма в ситуации. Все мы смертны. Так или иначе однажды умираем. Кто-то – от несчастного случая, другой – от болезни, и неизвестно, что хуже. Все смертны, но такова жизнь и что-либо изменить мы не можем. К сожалению.

– Оглядываясь на свою жизнь, как вы ее оцениваете, считаете себя все-таки счастливым?

– Никогда не оглядываюсь назад. И не оцениваю себя. Вот помру – тогда меня оценят, каким я был.

Тут мой собеседник извинился, сказал, что пора заканчивать: «Вот-вот придет один человек, медицинское светило». Уточнять подробности Филозов не стал, «вряд ли вашим читателям интересны мои болячки».

Очевидно, советовался, как победить недуг, безусловно, 78-летний артист хотел бы еще пожить, поиграть в театре, как-то признался, что мечтает «погулять на свадьбе дочерей». Но, увы, этого уже не случится. 11 апреля его не стало.

[:wsame:][:wsame:]