Марина Зудина: Сыграла я меньше, а любила больше

Марина Зудина, актриса Театра п/у О. Табакова и МХТ, сыграла несколько больших ролей в кино и в заметных качественных сериалах, ее Антигона в пьесе Ануя была сенсацией театральной Москвы, но вряд ли все эти достижения, бесспорные для знатоков, заслонят ее статус жены Олега Табакова.

Эта поздняя любовь, уход Табакова из прежней семьи, преодоленные трудности в отношениях со взрослыми детьми, радости нового отцовства служили темой театральных пересудов и газетных сплетен столько раз, что нежелание Зудиной давать интервью более чем понятно. А уж теперь, когда вокруг главного драматического театра Москвы – каковой статус МХТ никто, кажется, не оспаривает – тлеет многомесячный хозяйственный скандал… В общем, мне самому неудобно задавать ей вопросы обо всех этих делах, столь мало касающихся ее ремесла и столь интенсивно обмусоленных всеми, кому не лень. Но с Зудиной невозможно врать – она сама разговаривает на таком градусе честности, что спрашиваешь в итоге о том, что тебе действительно интересно, даже если эти вопросы сейчас – верх бестактности.

Сейчас время энергичных людей с тревогой внутри


– Для начала: вы только что закончили сниматься и разговор специально отложили до конца работы. Что за картина?
– «Французский доктор», восьмисерийная, ставит Тимур Эсадзе для «Первого канала». Современная провинциальная история, врачебно-любовная, я там главврач больницы. Согласилась главным образом потому, что с Эсадзе очень хорошо работалось на «Наследстве» – была такая история в 16 сериях, которую снимали два года назад. Сценарий «Французского доктора» мне понравился, а с исполнителем роли главного героя, которого играет Дмитрий Шевченко, исключительного, по-моему, класса актер, мы быстро нашли взаимопонимание. Я испытала истинное удовольствие от работы с этим артистом. Мне трудно пока сказать, что это будет за картина, но я Эсадзе доверяю, и работать было интересно.

– И тем не менее с начала нулевых никто не снял фильма о российской современности, в котором был бы пойман нерв и точно передано что-то главное.
– Почему, есть такая картина. Может, есть и больше, но я не все видела. А из того, что видела, точней всего оказалось «В движении»  Филиппа Янковского. Он ученик Олега Павловича, так что я и ждала такого попадания. Он там схватил суть всех нулевых, даром что история, казалось бы, про очень узкий московский около-светский слой. Но, может, сработала структура «Сладкой жизни», которую он взял как рамку: все это беспрерывное и бессмысленное движение на фоне какого-то грозного и выжидающего покоя остальной страны. В общем, это была единственная картина о современном человеке, после которой мне захотелось подойти и сказать режиссеру  слова благодарности.

– Почему героем эпохи оказался именно Хабенский? Вы его знаете не только по кино – он актер МХТ, почему в нем воплотился главный типаж нулевых?
– Хабенского я заметила задолго до его перехода в театр, но, каюсь, не сразу разглядела – на «Кинотавре» показывали «Женскую собственность», Табаков тогда был  председателем жюри, и многие восхищались  этой работой, а я искренне не понимала: Хабенский и Хабенский, хороший молодой актер, что особенного? Мне только потом стало ясно, что он играет крайне современное сочетание: необыкновенную энергию, мобильность – и такую же необыкновенную, постоянно сосущую тоску, внутреннюю неуверенность. Это вот – прямо про нынешнего человека, бешено крутящегося вокруг пустоты. Сам Костя –  человек принципиально серьезный, никаких шоу, никакой специальной раскрутки, абсолютно честное отношение к профессии, сказал – сделает, вообще в нем четкость, многими утраченная. Притом что формально он вне амплуа.  Может быть всяким.
Вот чтобы это разглядеть, и нужен Табаков, он всегда вытаскивает из потока людей вне амплуа. К другому я бы не поступила… и, собственно, несколько раз действительно не поступала… А он приметил и меня, и Дусю Германову, и Володю Машкова, отчисленного из-за дисциплины.


Была и осталась вне амплуа


– Вы не сразу поступили?
– Конечно.

– Я думал, в таких вещах признаваться не принято.
– Почему? Наоборот, актеру это к лицу – демонстрируешь упорство… Германова шесть раз поступала. А меня действительно непонятно было, по какому разряду числить. Не субретка, не простушка, вроде заявка на романтическую героиню – и текст соответствующий, «Зоя» Алигер, монолог Ирины из «Трех сестер»: «Милый Иван Романыч, я знаю все. Лучше быть рабочим, волом, чем молодой женщиной, которая просыпается в двенадцать, пьет в постели кофе…» На этих словах Табаков меня прервал, смеясь: «Что же дурного в кофе? Я вот очень люблю по утрам…» Я действительно была слишком, что ли, крупна, слишком по-детски округла, слишком кровь с молоком для всех этих бескомпромиссных монологов. И потому романтические героини мне долго не доставались, и я завидовала той же Германовой, которая репетирует Ануя – «Антигону», «Жаворонка»… Я так хотела играть в «Антигоне» – что угодно, но хоть как-то иметь дело с этой пьесой, лучшей, по-моему, у Ануя, да и во всем европейском театре за последние сто лет. И я сыграла это в конце концов, но уже тогда, когда этот романтический запал несколько, что ли, притих.

– То есть теперь вы понимаете правду Креона?
– Да, теперь понимаю. И не в том дело, что его играл Отар Мегвинетухуцеси, который теперь из-за всех этих непостижимых для меня и никому не нужных проблем с Грузией не может прилетать на спектакль, и мы три раза подряд не могли его возобновить. Не в том дело, что Отар был так убедителен, а в том, что и вообще – да, есть эта правда Креона, государственная, чужая, совершенно, может быть, нечеловеческая, но ее ведь тоже нельзя не видеть. Сейчас вообще такое время, что романтический герой, принципиальный, с неколебимыми правилами воспринимается как безумец, а то и как прямое зло. У нас много друзей в бизнесе, и вот один из них подходит после спектакля… «Я все понимаю, – говорит он, – но неужели  она не могла как-то договориться?!»

– Я вас впервые увидел в фильме «Валентин и Валентина», это было…
– ...середина восьмидесятых. А раньше вам и негде было меня видеть: первая большая роль.

– И мне тогда показалось, что в этой любовной, невинной в общем рощинской истории вы как-то ужасно трагичны и мрачны, на грани истерики – почему вдруг?
– Потому, видимо, что я не умела тогда играть сдержанно, что мне сейчас нравится больше всего. Я и в «Наследстве» больше всего старалась нигде не пережать – у меня там всего одна сцена со слезами на шестнадцать часов материала, это почти рекорд. Там уж никак без слез – встреча с матерью, которая давным-давно ушла из семьи, и вдобавок играет ее чудесная Роговцева. А в «Валентине» я пережимала, а точней, показывала одну эту трагическую сторону любви. А ведь любовь, да еще в восемнадцать лет – это же праздник, счастье, но почему-то она у меня никак не желала видеть эту радостную сторону всего. Вероятно, потому, что воспринимала ее как саму собой разумеющуюся. А может, это так выплеснулась внутренняя бе-зысходность – уже начинался роман с Табаковым, у меня не было никаких надежд, у него семья, и хотя внешне это была сплошная радость, но внутри, значит, были слезы, которых там и получилось слишком много. Георгий Натансон, который это ставил, любил актеров и жесткой задачи не формулировал – играй как хочешь. А я люблю, чтобы меня помещали в рамки как можно строже…

– Как можно это любить?!
– Это дает уверенность. Главная мука в профессии знаете в чем? Что если актер размят – это термин, обозначающий легкость перехода из состояния в состояние, и я актриса размятая, хотя звучит забавно, конечно, – в общем, если вы умеете по-всякому, то у вас никогда нет уверенности, что выбран единственно верный рисунок роли. Надо, чтобы кто-то пришел и сказал: сыграй вот так. И когда я оператора спрашиваю, как встать и куда смотреть, а он мне в ответ: «Как вам удобно», мне это не облегчает, а затрудняет работу. Я могу принимать решения, но дома, в воспитании детей, в их круге чтения, в быту, который весь на мне. А что и как  играть, должен в первую очередь знать режиссер.


Я сказала: уедем. Но не всерьез


– Вы упомянули безысходность, но ведь в конце концов все наладилось, хоть и с трудом…
– Олег Павлович все решения принимал сам, и я не знала, что он собирается так менять свою жизнь. Мне даже кажется иногда, что на моем месте могла быть любая – во всяком случае, у меня не такое самомнение, чтобы настаивать на своей единственности. Человек прожил определенный этап, ему надо измениться и прыгнуть в новый, для этого бывает необходима новая любовь. А я оказалась на этом месте, может быть, только потому, что ничего не требовала и согласна была с этой безысходностью мириться. Пока он сам не решил все так, как считал нужным.

– Извините, но я не могу не спросить о скандале вокруг реконструкции МХТ, об уголовных делах против сотрудников театра, о шуме вокруг хозяйственных проблем – это все сильно отравляет жизнь Табакову и его семье?
– Да никакого особого шума нет... Действительно, есть определенные нарушения и конфликт с конкретным человеком, которого зовут Владимир Маркович Прудкин и который пытался возникшей ситуацией воспользоваться для удовлетворения своих амбиций. Расследуется хозяйственная деятельность театра – никто ничего не скрывает. Когда Табаков только принял МХТ, первый ремонт он делал на средства своих друзей, которые они безвозмездно ему доверили. Таким же образом была построена и новая сцена. Все знают, что театр был не в лучшем состоянии, когда Табаков стал им руководить. Никаких личных выгод при максимуме ответственности. Свой театр у него уже был – «Табакерка», которую он своими руками сложил по кирпичику. Просто эта ситуация наложилась на другую – нашу личную, когда нас обманули, и на довольно большие деньги. Мы собирались строить дом и, к сожалению, как люди, несведущие в строительстве, не проверили историю фирмы, с которой связались. Эти люди обманули нас так, что на месте предполагаемого дома теперь котлован, и всё. В результате мы дачу снимаем, и за довольно приличную сумму, а в городской квартире ремонт, который эти же люди не сделали и не отдали мебель, за которую взяли большие деньги. Следственная рутина длится долго, и в один прекрасный день все это меня действительно очень сильно достало. Тех, кто нас обманул, я все равно выведу на чистую воду и назову имена – может быть, даже через газету, чтобы другие не попадались к этим мошенницам. Думаю, что и с ситуацией вокруг театра все уляжется, потому что она, в общем, прозрачна. Хотя не так давно был момент такого отчаяния и незащищенности, что мелькнула мысль вместе с мужем и детьми бросить все и уехать.

– Ну и?
– Он, как видите, не уехал, и я тоже. У меня не тот характер, у него тем более.

– Вас в театре воспринимают как хозяйку?
– Смею думать, что воспринимают меня как коллегу.  Из-за того, что мое имя так связано с именем Табакова, я от многих предложений отказалась – лишь бы не возникала даже мысль о протекционизме. Я не могла подставлять ни его, ни себя, а потому сыграла гораздо меньше, чем могла. Зато прожила гораздо ярче и любила больше. А это для меня не последняя вещь – я была девочка романтическая, взращенная на Гончарове и Тургеневе, хотя к 14 годам почти целиком прочитала и Мопассана. Была страшная жажда любви, и как раз классе в восьмом-девятом на меня стали обращать внимание, начались романы и красивые страдания…


Семья – это когда ждут


– Опять-таки не могу не спросить, беспокоит ли вас возраст: переход на возрастные роли, насколько я знаю, никому еще не давался легко.
– Возраст – он же не в том сказывается, что ты играешь сорокалетних и выше. Я сравнительно давно сыграла Мамаеву в «Мудреце», вот уж немолодая роль – и ничего, и до сих пор для меня не проблема сыграть героиню старше себя. В мировом репертуаре столько великих возрастных ролей – как-нибудь на наш век хватит; возраст проявляется в другом. Тебя все больше волнует даже не что играть, а с кем. Появляется требовательность к партнеру, придирчивость к режиссеру – вот с этим буду, с другим не буду…

– У вас большая разница между детьми – лет десять, кажется…
– Одиннадцать.

– Трудно это?
– Я захотела  второго ребенка,  когда Павел пошел в школу, но тогда как раз Табаков возглавил  МХТ, и мне показалось, что это будет непомерный груз для семьи – новый ребенок и новый театр. Ничего, разница как раз хорошая. Павел  увлекается современной музыкой и кино, о котором знает уже больше  меня.  По Маше пока ничего не скажешь, кроме того, что видна страшная сила жизни, энергия, витальность, жажда всего…

– Вы будете их предостерегать от театральной карьеры?
– От актерской? Специально предостерегать – нет. Потому что это полезное вообще дело. Вот Антон Табаков – он же не сразу нашел себя в ресторанном бизнесе, он все-таки поиграл, и поиграл неплохо. И думаю, что во всех прочих занятиях ему эта актерская школа как минимум не повредила.

– А вам?
– И мне, конечно. Умение понимать, договариваться, влезать в чужую шкуру, в конце концов…

– Табаков требователен в быту?
– Табаков – трудоголик, но ему нужна семья, а семья – это чтобы тебя ждали. Его ждут. Насчет кофе в постель он, как выяснилось,
шутил.

– Но забота ему, вероятно, требуется?
– Ему требуется нежность… и живые отношения, которых после двадцати лет брака у многих нет. Бывают пары, где все ровно сосуществуют, у каждого своя жизнь, все спокойно. Мы еще можем поругаться – это великое дело, и приревновать – что приятно вдвойне.

Рубрика: Интервью

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика