Юрий Соломин: Чиновники порой доводят меня до слез

Народному артисту СССР Юрию Мефодьевичу Соломину 18 июня исполнилось 75 лет. Как говорится, есть повод обозреть пройденный путь! С детства он мечтал о Малом театре. Мечта сбылась. И вот уже почти шесть десятилетий Соломин называет Малый своим домом. А последние десятилетия он старший по дому. То есть главный, то есть худрук. С Юрием Мефодьевичем мы разговаривали за кулисами прославленных подмостков, устроившись удобно в антикварных креслах.

Своих стариков не бросаем

– Юрий Мефодьевич, вы с 1988 года возглавляете Малый театр. Хлопотное ли это дело – держать его на должном уровне?

– Хлопотное и очень накладное. Если бы не фонд, который у нас существует третий год, не знаю, как бы справились с ново­введениями, которыми нас снабжают всевозможные чиновники.

– Что за фонд?

– Он так и называется – фонд «Малый театр». Он в общем-то появился в помощь нашим старикам, которым мы сами всегда помогали. Но когда пришли люди и предложили свою помощь, мы не отказались. Наши пенсионеры, ушедшие со сцены по состоянию здоровья, знают, что есть театр и он их никогда не бросит.

Понимаете, я ведь иду на некоторые нарушения, вплоть до того, что плачу им зарплату, хотя они уже не работают. Да, да. Наши сотрудники, уходя на нищенскую пенсию, остаются в штате театра. И все знают, что из штата у нас выносят только вперед ногами. Не хотелось бы, чтобы об этом знали. Хотя… ну, пусть нас судят. В конце концов, у нас не так много стариков, в свое время они очень много сделали для театра. Многие из них серьезно больны. А вы сами знаете, сколько стоит болеть. Случись беда, кто еще поможет семье?

– Так вы не одиноки в своем человеколюбии. Когда-то Михаил Ульянов в Вахтанговском театре платил своим пенсионерам зарплату. Некоторые его осуждали за это. А он не отступал от своего.

– А другого выхода у нас у всех нет. Потому что государство о стариках не думает. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Мы долго думали, как оказать людям материальную помощь так, чтобы и действующая труппа не волновалась. Ведь это деньги каждого актера. Теперь, когда у нас есть фонд, такая возможность появилась.

– Этот фонд работает по типу советской кассы взаимопомощи?

– Несколько иначе. В советские времена такие кассы жили на взносах трудящихся. А мы в фонд ничего не вносим. Вы знаете, в нашем государстве нельзя просто захотеть помогать кому-то. Много препон и у благотворителей. Несколько лет назад у нас был спонсор, одна организация. Хорошие люди. У них был душевный позыв, который сыграл для нас большую роль. С их помощью нам удалось в 2006 году с честью отметить 250‑летний юбилей театра. Но вскоре эта организация исчезла.

– Почему?

– Потому что из нее ушел человек, он был театралом, любил искусство. Так вот, с его уходом  там про Малый тут же забыли. Все, увы, зависит от личности руководителя.

Театр Малый, а проблемы большие

– А как пополняется фонд? Частью выручки от спектаклей?

– Такого нет, потому что театр – бюджетная организация. Мы же все время под контролем. За нами смотрят чиновники, чтобы мы невзначай чего не украли! (Юрий Мефодьевич хитро улыбается.) Поэтому в театре столько проверок, что иногда хочется плакать. За каждой мелочью мы должны обращаться к чиновникам. Например, нам надо купить пару обуви для спектакля. Некоторые постановки не сходят со сцены по 10–15 лет. Обувь актеров изнашивается, костюмы рвутся. Чтобы сшить новый костюм, мы должны объявить… тендер! А у нас аврал – срочный ввод актрисы. Подменяя выбывшего коллегу, она спасает театр, а также государственные деньги, чтобы не было отмены представления. Но новая актриса полная, а та, которую она подменяет – худая. Театральное платье стоит несколько тысяч долларов. Так вот, если оно стоит более двух тысяч, мы уже обязаны объявлять тендер. Ну, а на то, чтобы его объявить, нужно потратить месяц. (Смеется.)

– То есть быстро переодеть актрису не получится?

– Нет, конечно. Тендер можно объявить, но мы, как говорится, в гробу его видели. Пока мы будем его ждать, закончится сезон. Поэтому из таких ситуаций мы выкручиваемся как можем.

– Тендер объявляется для чего?

– Нас призывают к тому, чтобы с его помощью мы выбирали того исполнителя или поставщика услуг театру, кто сделает это дешевле. Дешевле – значит лучше? Нет, конечно. А у чиновников иная точка зрения. Им надо потратиться на культуру по минимуму. Абсурд происходит даже при заправке автомобилей театра бензином.

– Что, заправка тоже на конкурсной основе?!

– Да. Какая компания отпустит по дешевой цене, ту и обязаны взять. Естественно, дешевый бензин плохой. Новые машины, поработавшие на нем, через полтора месяца отправляются на техобслуживание. Некачественное топливо в момент засоряет фильтры. Я сам водитель со стажем почти сорок лет и знаю это. Ну, а после таких поставщиков бензина мы вынуждены объявлять очередной тендер… на бензин. Ужас!

– Выходит, вместо того чтобы помогать, государство создает проблемы искусству.

– Наверное, хотели как лучше, а получается – хуже некуда. Тендер для таких организаций, как театр, не годится.

Худрук не сахар

– У вас разноплановый коллектив. У некоторых наверняка непростые характеры. Как вы справляетесь с артистами?

– У меня тоже плохой ха­рактер.

– Правда?

– Да. Вы просто со мной не сталкивались. А вот мои родные и актеры знают, что со мной непросто, я не сахар. Да и не бывает простых характеров в нашей профессии. А все отчего – работа нервная, люди «вспылчивые», как у нас шутят. Вы знаете, есть такая негласная статистика: большинство актеров умирают до 70 лет. Диагнозы, как правило, – инфаркт, инсульт. Когда мне говорят, что человек в театре болен, я не допытываюсь, какая у него болезнь. Для меня и так понятно, что ему плохо и это серьезно. Я порой могу сам поставить диагноз, просто глядя на человека. Есть у меня такой дар, да и читал много по медицине. Вот мы с вами говорим о том, что старикам в нашей стране не помогают, но когда обижают детей, этого я ни понять, ни принять не могу. Смотрю по телевизору передачи, в которых говорят о том, что у детей отнимают инвалидность, и меня переполняет ненависть. Как это может быть?! У ребенка ДЦП или у него нет ручки, ножки. Он инвалид. Так скажите на милость, почему каждый год он должен подтверждать свое заболевание? Ну не вырастет у него ручка, если ее нет. Зачем унижать ребенка и родителей? Подтверждение должно быть одно – не умер. Чиновники не поймут одного: если больной выздоровеет, а от таких болезней не выздоравливают, так семья сама ничего не попросит у государства. Она будет рада случившемуся чуду.

– Переживательный вы.

– А у актеров по-другому не бывает. Вся работа связана только с нервами. Они у нас оголенные. Говорят же, что все болезни от нервов, одна только от удовольствия. (Смеется.) В жизни нервы, на сцене нервы. В нашей профессии отдача должна быть полной. Ведь зрители приходят в первый раз смотреть на тебя. Редко кто придет второй, третий раз. Меня спрашивают порой: «А как вы плачете?» А вот так (…и Соломин заплакал!). Все думают: выпил стакан воды – слезы и потекли. Нет. Надо себя уметь возбудить.

– Как возбудить? Что-то грустное вспомнить?

– Хочешь ты или не хочешь, но просто так слезы не потекут ни от радости, ни от горя. Это физически трудная задача и опять же нервы. А вы знаете, что после каждого спектакля актер теряет в весе? Хоть триста граммов, хоть полкило, а теряет.
Я после некоторых спектаклей теряю от килограмма до двух. Лет 15 назад прочел в журнале статью про Луи де Фюнеса. Он хоть и был кинозвездой, но регулярно работал в театре. Так вот, он говорил, что хороший актер оставляет на сцене пару килограммов. Ну, думаю, дай проверю. На тот момент у меня было две роли. Одна – психологическая, большая. А вторая связана с физической затратой сил. Казалось бы, я должен был больше терять, когда я занят во втором спектакле. Но получилось наоборот. И оказывалось, что два кило я терял, играя психологическую роль, а полтора, когда обливался потом. Проверял это я давно, но играю такие роли до сих пор. 

Даже в 100 лет еще хочется играть

– Любой руководитель имеет в коллективе недовольных, тем более в театре, где основная проблема – распределение ролей. Как вы с ней справляетесь?

– Актеры всегда недовольны, всегда мало ролей. Приходят и говорят: «У меня нет ролей». А я гляжу и удивляюсь: нет ролей – это когда ты совсем не выходишь на сцену, а когда есть пусть старый, но репертуар, жаловаться грех. Коллектив большой, и всем угодить не получается.

В Малом театре был такой народный артист СССР, трижды лауреат Сталинской премии Николай Александрович Анненков. Умер он, когда ему было 100 лет. Так вот, за четыре года до юбилея он зашел ко мне в кабинет и сказал такую фразу, она как анекдот у нас ходит: «Ты подумал о моей перспективе в театре?» Я на него смотрю и прикидываю: пришел артист 96 лет и все еще хочет сыграть новую роль. Ну, я ему отвечаю, что пока нет таких возрастных ролей, все как-то моложе персонажи. А он мне отвечает: «Я тебя понял, двадцать лет сброшу». Это смешно, но артист может так сделать. С возрастом хочется все больше и больше. Ну, я пять лет не играл новые роли, не так давно только вышел на сцену в «Мольере». И что?

– Да, у вас еще есть «перспектива», как когда-то у Анненкова.

– Наверно. Хотя мне еще не 96. Но и я уже не все могу играть. Понимаю это. Мне говорят: «Ну, ты хорошо выглядишь». Выглядеть – одно, а физическая форма – совсем другое. Ведь у человека есть свои периоды. До 40 лет у него состояние здоровья, мироощущение, мысли совсем не такие, как в 70 лет. Извините, но когда отсутствуют какие-то физические моменты, тогда и нечего браться за те роли, которые ты уже «проехал». Потому что с возрастом что-то в твоей физике меняется. Не надо артистке в предпенсионном возрасте замахиваться на Нину Заречную. Даже если она сделала везде подтяжки, «Чайка» из нее не получится. Физиология другая. Лучше переключиться на бабушек и тетушек.

– Физиология другая, а работать хочется, вот и идут актрисы, да и актеры некоторые на эксперименты с внешностью.

– Ну, и что мы видим в результате пластических операций? Жалость, а не радость на лице зрителя при встрече с «прекрасным». 

– А как вы относитесь к экспериментам на сцене?

– Никак. Я однозначно за классику. Потому что нет у нас современных хороших пьес. А то, что сейчас оправдывают словом «эксперимент на сцене», я вам скажу, это полная ерунда. Что я, матом, что ли, не умею ругаться? Могу. Но понимаю, что театр – не то место, где это дозволительно.

– Когда вы в последний раз матерились?

– Редко это со мной случается. Как-то на прогулке с собакой сорвался. Допекли. Молодежь веселая шла навстречу, ну мат-перемат, ни одного слова нормального. Сделал замечание. Не поняли. Ну, для ясности вставил пару слов на их языке. Уловили. Ну нельзя так.

– Вы близки к народу, а в метро ездите?

– К счастью, я недалеко живу от работы и по возможности хожу пешком или езжу на машине.

У нас не эротика, а детский сад

– На ваш взгляд, почему в театр молодежь мало ходит?

– А это проблема молодежи. В театр ходит та ее часть, которая знает нас, стариков, которая смотрит старые фильмы. Вы спросите на улице у молодежи имя какого-нибудь народного артиста СССР. Назовут актера единицы. Знают их, как правило, те, кому больше сорока. А почему так? Да потому, что молодые растут на другом продукте, на том, что им показывают по телевизору. Вы посмотрите наши фильмы современные. Они стали не хуже западных… по мордобою, по взрывам, по количеству крови. В этом аспекте наши иногда и лучше. А вот качественно, актерски, режиссерски – мы теряем. А когда начинают показывать постельные сцены… Ну, это детский сад.

– Есть такое, не умеют у нас эротику снимать.

– Да и не надо. Мы брали не этим. У нас было нечто большее. Посмотрите «Летят журавли», «Баллада о солдате», да, наконец, «Тихий Дон». Там никакого секса, а завораживает. Одни глаза Татьяны Самойловой чего стоят.

– А вы совсем не интересуетесь западным кинематографом?

– Смотрю. А если в программе указано, что в фильме занят Де Ниро или Дуглас, то его я обязательно посмотрю. Еще мне нравится Роберт Редфорд, он моего возраста. У него хорошая школа, есть чему поучиться. Я ведь до сих пор учусь. Так вот, эти актеры сейчас все реже снимаются. А почему? В дерьмо не лезут. Они настоящие звезды. Не чета нашим, надутым.

– Постоянно работать над собой вас научили родители?

– И родители тоже. Сейчас принято все, что случилось с ребенком, валить на маму с папой. А школа на что? Она тоже должна воспитывать. А если мы о ней заговорили, то там должны быть авторитетные педагоги и достаточное финансирование. В детей надо вкладывать, а не приумножать награбленное. Экономику в нашей стране может поднять только здоровый, образованный и интеллигентный человек. А для этого надо деньги вкладывать в медицину, образование, науку и культуру. 

Рубрика: Интервью

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика