Эдвард Радзинский: Ненавижу, когда прерывают

Николай II, Сталин, Наполеон – о них Эдвард Радзинский написал и рассказал многое. Теперь он решил сменить тему, выступив автором документального фильма «Снимается кино», премьера которого состоится на «Первом канале» 15 августа. В нем Радзинский расскажет об известных и запрещенных фильмах 60-х годов, их создателях и других знаменитостях того времени.

– В 60-е в Ленкоме гремела ваша одноименная пьеса, где Ширвиндт играл режиссера, который, несмотря на слухи о закрытии фильма, продолжает работать. Фильм – ее продолжение?
– Несколько разные ситуации. Пьесу я писал, будучи участником процесса. А сейчас как бы подглядываю из будущего в свою прошлую жизнь. В нынешнем «Снимается кино» я хочу дать полный портрет исчезнувшего времени, которое меня окружало. Беру два пласта фильмов. Один – «Москва, любовь моя», «Еще раз про любовь», «Ольга Сергеевна». Их смотрели много миллионов зрителей. А есть картины, которых не видел никто, потому что их или быстро сняли, или положили на полку.
Я видел вещи, которые исчезли. Они смыты. А именно: чтение тогдашним Евтушенко ночью на площади Маяковского стихов о том, как важно говорить хоть три минуты – правду! Я пытаюсь читать за него. Я много читаю, у меня представлена вся неофициальная литература того времени. Например, Глазков:
Вот идет состав товарный,
Слышу окрик матерный.
Женщины – народ
коварный,
Но очаровательный.
Попытаюсь воскресить то, что видел только я – длинные пробы Высоцкого с Дорониной к фильму «Еще раз про любовь». Смешно, но я же не очень любил Высоцкого до тех пор, пока не увидел живьем, как он поет… Однажды привелось быть на спектакле цыган. По окончании действа они устроили шатер, показывая что-то подлинное из своей жизни специально для гостей. Были приглашены Ахмадулина, я и Высоцкий. Я рассказываю, как он пел «Кони», – немыслимо, это был цыган из цыган.

– Вы и кино не до конца искусством признаете.
– Я всегда относился к кино, мягко говоря, с улыбкой. У меня свое отношение к кино, и в новом фильме оно есть тоже.
Я просто думаю, что у писателя в кино несчастная позиция. Создателями фильма считаются режиссер и актер. Писатель, выходит, должен работать вторым номером. А я, человек монолога, не могу существовать в такой атмосфере. Поэтому постоянно веду с режиссерами дикую борьбу. Она будет не просто в моем рассказе. Впервые я попытался сделать немного другое. В студии есть экран, где показывают куски фильмов. Я веду с ним диалог, объясняя, каким странным путем то, что я задумал, при переделке оказывалось на пленке. Демонстрирую, так сказать, забавность кинематографа.

– Интересно, как это будет выглядеть.
– Очень любопытно. Обычно я занимаю все пространство экрана. Более того, когда показывают рекламу, это для меня губительно. Я ведь как поезд – разгоняюсь и набираю бешеный ритм. Я вообще не очень грубый человек. Но серия ругательств, которая следует, когда меня прерывают, очень серьезная. Реклама выбрасывает меня из мира, в котором я живу, назад. Мне не то что трудно вновь вскочить обратно – это больно просто физически.

– Если раньше фильмы закрывали по идеологическим соображениям, сейчас это исключительно финансовые причины. Какой отбор справедливее?
– Одинаково несправедливо. Расскажу вам такую историю. Когда выпускалась одна моя пьеса в Москве, все следили, чтобы в зале не было людей. Потому что пришедшие органы культуры очень реагировали на смех. А смех раздавался на… назовем их так – острые реплики на сцене. И друг друга просили: не смейтесь! Если кто-то начинал хихикать, у членов комиссии ухо сразу начинало болеть, и спектакль они запрещали. Потом я приехал на Запад. У меня шла репетиция пьесы. В зале сидели люди – мне сказали, что это наши спонсоры. Когда начался спектакль, раздался гомерический хохот – это смеялись сидевшие в зале друзья театра, показывая спонсорам, какой у спектакля будет успех.
И те, и те делали это для других. И я понял, что стремился на много тысяч километров вперед, а приехал к себе домой. Потому что и там, и там художник несчастный несвободен.
В фильме «Снимается кино» есть эпизод очень точный, когда мне предлагают большие деньги. Как я пытаюсь выскользнуть, понимая, что это конец: человек, получающий большие деньги, быстро приучается на них жить. И ему нужно еще больше. А это всегда еще больший компромисс.

– Значит ли ваш новый фильм, что вы изменили Сталину, Наполеону?
– Жизнь ведь не строится по замыслу. Сейчас у меня три огромных законченных рукописи: «Сталин», «Стукач» – сюжет из времени Александра II. И самая, пожалуй, интересная история, которая кажется фантастичной, но она абсолютно реальная. Про человека, который научился уходить ТУДА.

– Куда – туда?
– В историю, конечно. Он становится не участником, а наблюдателем событий.

– То, чем вы в фильме своем занимаетесь?
– Да. Мир воображения меня зазывает. У меня есть еще одна безумная идея, совсем другая… Страшно, когда человек нашел ключик, который открывает дверь, и все время им одним и поворачивает. Он не понимает, что есть самая страшная формула искусства: то, что нравилось вчера, не нравится сегодня. Часть людей сходят, так как перестают быть востребованными временем. Это не значит, что они плохие. Это значит, что сейчас они не годятся. Запомните: меняться, не меняясь, для писателя – одна из самых важных вещей.

Рубрика: Интервью

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика