Как простились с Владимиром Мотылём

– Позор всем нам, кто позволил Мотылю уйти оболганным и оклеветанным после того, что было сказано о нем на последнем съезде Союза кинематографистов! – резко и гневно сказал Евгений Цымбал, второй режиссер «Сталкера», постановщик «Повести непогашенной луны».

– Простите нас, Владимир Яковлевич, за все слова, которых мы вам не сказали. Вы были пиком в горной цепи русской режиссуры, и все мы знали это, – тихо проговорил Наум Клейман, директор Музея кино.

– Три любимых фильма у меня, и все три – ваши: «Белое солнце пустыни», «Звезда пленительного счастья» и «Женя, Женечка и «катюша». Для меня великим счастьем было, что вы меня позвали на «Жил-был Шишлов». Простите за все огорчения, доставленные вам, и знайте: ни на кого я так не равнялась, – сказала Мотылю Татьяна Догилева, совершенно как живому, да и все говорили с ним, как с живым.

– Все знают, что космонавты перед каждым полетом смотрят «Белое солнце пустыни» – основной и дублирующий экипаж, в обязательном порядке. Но мало кто знает, почему, – сказал летчик-космонавт Виктор Афанасьев. – А потому, что фильм этот – о возможности выхода в безвыходной ситуации. И о том, что у тебя всегда есть секунда на принятие решения.

– Я знаю двух абсолютно бесстрашных людей в жизни, – сказал Станислав Садальский, снимавшийся у Мотыля в «полочном» «Лесе». – Владимир Яковлевич и Эльдар Рязанов. Остался один Рязанов. Сегодня все только и смотрят,  что о тебе подумают да что тебе за это будет. А Мотыль делал, что хотел. Я прочту песню Окуджавы, которую вырезали из нашего фильма: «Наша жизнь – ромашка в поле, пока ветер не сорвет. Дай Бог воли! Дай Бог воли! Остальное заживет».

– Вот все говорят, что жизнь у него была трудная, – закончил гражданскую панихиду Александр Митта. – Счастливая у него была жизнь, потому что сделал, что хотел. И лучшую картину, которую семь лет с многократными остановками снимал, успел закончить. Она выйдет без него – но выйдет. Ровно такая, как надо было ему.

В декабре я в последний раз видел живого Мотыля – как раз на премьере его десятой, семь лет снимавшейся картины «Багровый цвет снегопада». Несколько раз она останавливалась, выручал то Дерипаска, то министр культуры Авдеев, «Новая газета» объявляла сбор денег на печать копий, и наконец Валерий Кичин, первым оценивший фильм, позвал Мотыля в «Российскую газету» показывать эту умную, железной рукой свинченную мелодраму о его любимых десятых и двадцатых годах, о том, что не надо в России ничего добиваться и никому мстить – все нужное делается само. На панихиде говорили о том, что фильм этот  о примирении, о необходимости объединиться вопреки всему, что мы наделали. Но я так не думаю. Мотыль вообще был не из примиряющихся, и сын его героини не просто так захотел быть полярным исследователем. Вся правда жизни – на полюсах, и снимал Мотыль не о тех, кто примирялся, а о тех, кто этих полюсов достигал. О них – самая глубокая, быть может, и самая недооцененная его картина 1987 года «Жил-был Шишлов», и о них же – «Багровый цвет снегопада», фильм, обреченный на триумф. Премьера в Доме кино должна была состояться 11 марта. Состоится ли теперь,  не знаю.

Еще в декабре, представляя этот фильм с превосходными главными ролями Даниэлы Стоянович, Михаила Филиппова и Александра Цуркана, Мотыль был совершенно прежним – сдержанным, ироническим, суховатым, и один только раз приоткрылась та бездна отчаяния, в которой он жил в последний год. В ответ на наши восторги и уверения, что ради такого результата безусловно стоило ждать, жертвовать, биться об стену,  он вдруг признался, что, пока монтировал картину, проглядел болезнь жены: «Я целыми днями был на студии. Вместо того чтобы быть с ней. А этого никакая картина не стоила».

Он потому и погиб, что в последний год часто оставался один – потерял сознание дома, а когда взломали дверь, было поздно.
Вышло так, что веселое «Белое солнце пустыни» заслонило прочие его работы – куда более серьезные и оригинальные. Помню, как ему понравилась приветственная речь ведущего историка нашего кино Евгения Марголита – самая короткая из всех, которыми приветствовали Мотыля на праздновании его 80-летия в Музее Окуджавы: «Величие Мотыля в том, что это неправильный режиссер, снимающий неправильные фильмы про неправильных людей». Все точно: основной драматургический, да и пластический прием Мотыля всегда был в сочетании несочетаемого: война и трагикомедия, истерн и революция, эпос и мелодрама. И фактуры он соединял несовместимые, полярные – море и пустыню в «Белом солнце». Готический замок и влюбленную армейскую пару – солдата и связистку – в «Жене, Женечке и «катюше». Светский блеск и сибирскую глушь в абсолютном шедевре – «Звезде пленительного счастья», любимом фильме позднесоветской интеллигенции, где так ясно было сказано: ребята, не готовьтесь к красивой гибели. Расплачиваться надо будет вот так.

И после смерти у него была та же ироническая улыбка, которую так хорошо помнят все знавшие его: с этой улыбкой он выслушивал восторги или рассказывал о том, как не пускали, закрывали или уродовали очередную его картину (а у него так было с каждой). Улыбка эта призывала не слишком серьезно относиться к препонам, потому что все настоящее прорвется, и к восторгам, потому что все хорошее говорит за себя. Она говорила о том, что не надо бояться. Так его, улыбающегося, и проводили из фойе Дома кино – под обязательные в таких случаях аплодисменты не слишком многочисленных, но лучших коллег и зрителей.