Гудков: Друзья по КГБ считали Володю Путина отличным парнем

Известный политик рассказал, когда понял, что принятие новой Конституции РФ приведет в будущем к «приходу диктатора».

24 года назад, в конца августа — начале сентября 1991 года начался медленный, но верный распад одного из самых могущественных органов СССР — КГБ. Деятельность «органов» вызывает жаркие споры и научные дискуссии до сих. Sobesednik.ru узнал немало интересных подробностей у одного из тех, кто был непосредственно в «комитете» — у известного экс-депутата Госдумы и общественного деятеля Геннадия Гудкова.

— Геннадий Владимирович, это правда, что вы служили в КГБ в те же годы, что и Путин?

— В те же. Поэтому у нас одинаковой бэкграунд в смысле службы, но есть между нами и разница.

— Какая же?

— В системе КГБ я был неким необычным, диссидентствующим элементом, который опровергал очень многие представления и каноны системы. В КГБ я пришел с солидной должности из горкома комсомола: был заведующим, и меня знало полгорода. У меня к началу службы в КГБ было свое достаточно свободное мировоззрение, поэтому я был элементом самостоятельным, не зомбированным какими-то стандартами и догмами. Кто меня знает, тот помнит, сколько было политических споров в недрах тех отделов КГБ, где я работал, начиная с коломенской и заканчивая московской контрразведкой. Я очень часто был секретарем партийных организаций и старался изжить из КПСС формализм, ортодоксальность, которые сильно мешали. В 1980-е годы я писал различные докладные записки о том, что мы можем потерять страну, старался, чтобы они попали в ЦК, ездил на встречи, говорил, что мы теряем страну. Но видите — не удалось удержать.

В 1987 году, выступая на закрытой встрече по итогам моей поездки в США перед городским активом города Коломны, я сказал, что если немедленно не будут предприняты серьезные радикальные изменения во внутренней политике КПСС, мы можем потерять общественно-политическую формацию и даже нашу страну. И находившийся рядом со мной первый секретарь коломенского горкома партии, который относился ко мне по-отечески, схватил меня за рукав: «Ген, Ген, ты там случайно не перегрелся?» Это была такая шутка с его стороны. Я говорю: «Да если бы перегрелся». В 1988 году мне уже было отчетливо видно, что СССР близок к краху, потому что политика была тупиковая. Она не давала того, что должна давать политика. Она не обеспечивала главного — развития страны. Это то самое, что происходит сейчас — правящая элита уже ничего не может, дальше будет только хуже. Сейчас мы, наверное, соответствуем 1987 или 1988 году. Та же деградация правящей системы, то же тревожное предчувствие, что мы можем не сохранить страну, тот же формализм, который подменяет дело, и многое другое. Я считаю, что по многим признакам мы находимся в периоде, который очень напоминает конец 1980-х годов, когда внутри КГБ многим было уже понятно, что деградация страны достигла такого уровня, что она угрожает ее существованию, ее будущему. Сейчас, я думаю, примерно такая же ситуация. Многие политики, гражданские активисты чувствуют, что мы идем к какому-то очень печальному финалу. Возможно, еще есть шанс остановить этот печальный сценарий, но времени остается все меньше.

[:wsame:]

— Если вы знали, как все будет, может, сделали бы послание будущему Путину?

— Я не ожидал, что мы можем свернуть с той столбовой дороги, которой мы двинулись в 1990-е годы, то есть к демократическому, правовому государству. Не ожидал, что мы можем скатиться к чуть ли не повторению сталинского периода. Мы туда сейчас очень быстро идем. И для меня это очень большая неожиданность. Думал, что с диктаторами и бессменными руководителями мы расстались навсегда. Оказалось, нет. Это я понял тогда, когда впервые с чувством, толком и расстановкой прочел Конституцию РФ 1993 года. У меня после чтения два дня было подавленное состояние. Я понял, что мы натворили как страна, что под эту конституцию рано или поздно придет диктатор, что мы сможем повторить этот печальный круг. Я так глубоко прочитал Конституцию перед моим избранием в Госдуму. Я тогда взял и проштудировал ее — и понял, что мы идем в исторический тупик, из которого тогда я не нашел выхода. Я считал, что Конституцию изменить невозможно: в ней заложены механизмы, исключающие изменения мирным путем, которые невозможно достичь даже теоретически. Я понял, что эта Конституция, определяющая государственное устройство, монополизацию и централизацию власти, абсолютную бесконтрольность, заведет нас в исторический тупик. Сейчас это начинает проявляться все с большей силой каждый день.

— Давайте все же надеяться на лучшее. Как-то в интервью Sobesednik.ru вы признались, что ваша мама писала за вас ваши речи для выступлений в Госдуме. А в целом с вашими политическими взглядами она согласна?

— В целом да. Она такая антисталинистка, хотя преподавала в школе и отец занимал руководящую должность на крупном тракторном заводе. Она понимала чреватость вседозволенности, она с ужасом вспоминала времена НКВД, когда был план и разнарядка на «врагов народа». Потом, работая в Коломне, я получил от тамошних чекистов информацию, подтверждающую, что существовала разнарядка — как она формировалась, как формировались бригады, которые потом шли на расстрел, как формировались колонны, которые потом двигались в ГУЛАГ. Все это мне чекисты-ветераны, которые еще были живы в 1981 году, рассказали. Потом я нашел подтверждение этому в архивах КГБ в 1989 году, когда началась перестройка и мне удалось посмотреть часть материалов по Коломенскому району, по Подмосковью. Волосы встают дыбом, когда читаешь эти дела и понимаешь, что весь этот бред сивой кобылы был основанием для лишения человека жизни, свободы и здоровья. Мама ненавидела эту систему вождизма. Брежневу доставалось очень сильно от нее.

[:image:]

— Что она думает сегодня о ситуации на Украине, об отношениях с Обамой, с Меркель?

— Путин ей не понравился сразу. Я-то к нему хорошо относился как к молодому политику, у которого есть планы политических и судебных реформ. И первые годы я достаточно позитивно был к нему настроен. А вот ей он не понравился с первых дней. Она посмотрела на него и сказала: «Что-то он мне не нравится, взгляд какой-то не откровенный». Вот не нравится — и все. У нее была какая-то женская интуиция. Я ей тогда говорил: «Мама, ты что — сравни его с Брежневым, этими грибами».

— Да, это странно, ведь в первые годы прихода во власть Путин нравился всем.

— А ей не понравился с первых дней. Логического объяснения этому не было. Что-то на интуитивном уровне. Говорила, что он недоговаривает, что у него могут быть какие-то негативные планы, что он очень вероломный. Ей так казалось. Я ее убеждал с точки зрения формальной логики, что это не так, тем более что у меня были друзья-приятели, которые говорили, что Володя Путин — отличный парень, но у нее негативное отношение к нему сложилось сразу, 15 лет назад, и за эти годы не поменялось.