Виктор Сухоруков: Страшно, если в Кремле начнется разрушение...

Лунгин меня про-игнорировал

– Когда-то вы прервали череду бритоголовых бандитов, сыграв заглавную роль в фильме Мельникова «Бедный, бедный Павел». Ваш Федор – тоже бедный?
– Бедный. Бедный по истории своей. А для биографии Сухорукова – это, что там говорить, великое счастье и награда. Никогда мальчик из Орехово-Зуево, мечтавший стать актером, и не помышлял о таких ролях. Так как я человек все-таки провинциальный, из фабричной среды и простых кровей, о царском троне и не думал. Тут много чудес. Впервые о них расскажу – еще никого беседами на эту тему не баловал.
Я и сейчас считаю себя актером с отрицательным обаянием. Мне кажется, я до сих пор  подходящий типаж для злодеев, негодяев, подлецов и прочей нечисти. С другой стороны, мудрый Мельников переломил это. Не я (мы, артисты, люди подневольные), а именно он взял и об коленку стукнул тот жанр в моей кинобиографии – и вдруг я стал царем. До этого, конечно, был Илья Хотиненко, который хотел мне предложить Павла I в фильме «Золотой век», но тогда уже отдал ту роль Александру Баширову. Не желая расставаться со мной, Илья доверил сыграть Палина. На сегодняшний день я сыграл и самого Павла, и графа Палина – заговорщика. То есть чулочки из XVIII века я уже примерил…
Когда я в 2001 году сбежал из Петербурга назад в Москву, думал, что никогда не вернусь в государственный театр. Трудно, ответственно, рискованно, тревожно, но тем не менее я свободен. Иллюзорно, но свободен. И вдруг руководство Театра им. Моссовета – Павел Хомский (худ-рук), Валентина Панфилова (директор), Юрий Еремин (режиссер) – пригласили меня в ресторан. Сел я за накрытый стол и сразу понял: зачем-то они меня подсластить хотят. И сразу спросил: «Что за роль?» И они мне сообщили: «Алексей Толстой. Федор
Иоаннович».
 В «Острове» мы встретились с Петром Мамоновым. Он был в кочегарке, я – настоятелем Филаретом. Сегодня он сыграл Ивана Грозного в фильме «Царь», куда я не попал. Не взял меня Лунгин, проигнорировал.

– Я, кстати, хотела спросить…
– Потом расскажу… Но теперь я в театре сыграю сына Петра Мамонова–Грозного – Федора Иоанновича. И я хочу соответствовать тем великим актерам, которые исполняли эту роль до меня и о которых складывают сегодня в театральном мире легенды – Москвину во МХАТе, Смоктуновскому в Малом театре.
Как и Павел, Федор – царь многострадальный, болеющий за свою землю и сугубо верующий. Не буду вдаваться в исторический экскурс, сравнивая, что же сделал за три года Павел и за двенадцать – Федор. Мне только жаль, что, работая над ролью (я, естественно, обложил себя разными литературными источниками), у одного ученого обнаружил о Федоре всего лишь страничку. А правление… Да, под патронатом Годунова, но этот ученый назвал правление Федора
Иоанновича временной передышкой. Я возмутился! 12 лет – это космический цикл, как бы сегодня могли сказать. Передышка между чем и чем? Значит, когда мы деремся, проливаем кровь, людоедствуем, изничтожаем себя, когда человек принимает на себя все стихии природы и плохого ума – значит, это жизнь, это эпохи? А когда тишь да гладь, Божья благодать – это передышка? Скажете, я снова сел на конька защиты своего персонажа?


Пусть будет хоть пять царей!

– Вам эта схема, когда царствовал один, а правил все-таки совершенно другой, ничего из современности не напоминает?
– Если вы намекаете на то, что Дмитрий, давайте прямо говорить, управляем Владимиром, – то нет, я не думаю. Там очень серьезная, мощная команда. Есть великий сговор во власти, и дай Бог им не растерять тех внутренних отношений… Потому что, если начнется между ними разлад, распадется и страна. Это очень страшно, если в Кремле начнется разрушение. И без того страшно, если оглянуться кругом… Я возмущен подрывом «Невского экспресса». Я рыдаю от пожара, в котором сгорели живьем старики и старухи. Мне странно наблюдать, как горят Манеж, Останкинская башня. Мне странно видеть неразбериху с Большим театром… Много чего странного в России творится.
Как и во все времена, свита играет короля. Но сегодня она не работает на просторах страны настолько, насколько обязана это делать. Мне объявляют – шумно, много, часто – о бюрократии в чиновничестве. Кто эти люди, откуда они взялись, из какого теста? Это же мы, это же наши, это вокруг нас. Почему же мы, объявляя им войну, не добиваемся успеха?
Пусть сидят в Кремле два царя, три царя, пять царей! Но чтобы они были не для мастерской Шилова или Глазунова, а для творчества и деятельности. Чтобы они мне там изобретали, внедряли в жизнь и конструировали счастье.


Говорухин подарил свое фото

– Давайте вернемся к кино. Сейчас идет фильм «Кошечка», где вы сыграли младенца. Так же неожиданна только престарелая балерина в исполнении Ефремова.
– Режиссер Григорий Константинопольский, приглашая меня, показал эту новеллу. Увидев Мишу Ефремова в образе истрепанной, изжившей, истерзанной балерины, я был потрясен и согласился. Впервые в жизни сыграл грудного ребенка. Это монороль. Режиссер посадил меня перед камерой и сказал: «Играй». Без дубля, без монтажа, без каких-то там наворотов. Дух захватывает! Я очень доволен участием в этой картине.

– И недовольны неучастием в «Царе»?
– Я полюбил Лунгина после «Острова». Не знаю, кошка ли дорогу перебежала, интригу ли сплели… Может, я плохо себя вел? Не знаю ответа. Но я ведь, когда «Царь» только готовился, пошел к режиссеру и сказал: «Павел Семенович, дай попробовать роль Скуратова». Не дал. Я надеялся, что он меня хоть куда-нибудь позовет – я бы с удовольствием помчался за ним с любой ролью. Не произошло. Жалею? Жалею. Видел картину? Видел. Как оцениваю? Без комментариев. И радость была, и вопросы возникли, и недоумению есть место.

– Раньше вы называли своим режиссером Балабанова. Сейчас же это, судя по всему, Говорухин?
– Станислав Сергеевич ведь тоже рискнул, когда пригласил меня в фильм «Не хлебом единым» на роль генерал-майора, директора завода и надел на меня каракулевую шапку шестидесятых… Говорухин – сложный человек, малокомплиментарный, жесткий. И тут вторая картина – «Пассажирка». В биографии какого актера вы еще найдете, что такой человек, как Говорухин, вдруг говорит ассистентам: «Передайте Сухорукову – пусть выбирает любую роль». И я выбрал капитана. Из-за последнего эпизода. Весь фильм играю строгого начальника, а в конце зритель видит, что этот лысый капитан признается в любви.
Сейчас Говорухин закончил фильм «Сердца четырех». Он должен был сам играть небольшую роль кинорежиссера, но отдал ее мне. А потом подарил мне свою фотографию с надписью… Первый раз об этом говорю: «Другу, единомышленнику, артисту. Сердечно. Станислав Говорухин». Ценю. Уважаю. Честь имею.


Мне нравятся не все роли

– Есть обида, что последние фильмы с вашим участием – говорухинские, «Сынок», «Кошечка» не так широко идут, как другие, которые как минимум не лучше?
– Слезно обидно. Однажды стало даже оскорбительно. Я злобно посмотрел в сторону прокатчиков. Два года назад вышел фильм Виталия Мельникова «Агитбригада «Бей врага!», – картина, которую в обязательном порядке надо показывать молодому поколению. И вдруг я слышу между прокатчиками такой диалог. Одна покупает фильм для региона, а другой говорит ей: «Не бери. Кассы не будет». Вашу мать! Вы сегодня считаете бабки – завтра будете считать кресты на кладбище!
Мы все знаем, что, покупая очень кассовую американскую картину, прокатчики получают к ней пакет такого безобразия, что глядеть неохота. Но они берут, они считают (и правильно делают, что считают: время такое), что одной картиной все покроют. Это говорит о чем? Работать не хотят. Легкие деньги. В этом, может, и есть патриотизм, чтобы не кричать «ура» с плакатом, не бить себя в грудь, а подсуетиться в своем регионе? Чуть-чуть потратиться на местного зрителя, сказать: «Друзья, есть картина, приходите. Я вам сделаю билетик подешевле на 5 рублей – больше не могу…» Сколько случаев, когда кино плохое, а его раскручивают, на рекламу тратятся. А в наше российское кино вкладываться не хотят. Ребята, это обернется распадом страны.
Как бы ни хотел кинематограф, будучи одним из видов искусства, существовать самостоятельно, он сегодня – идеологическое оружие масс. Что идет с экрана, с тем человек и живет. У меня тоже есть оценка того, что я делаю. Есть работы, которыми я сам недоволен. Нас манят замыслом, концепцией, но за результат мы не отвечаем. Я скажу честно. Какое бы кино ни было, какое бы у меня отношение к фильму ни выработалось, я буду агитировать российского зрителя на то, чтобы он шел смотреть российское кино. Он все равно ничего не потеряет. Даже те 200 рублей, которые стоит билет, человек оставит нам, а не отдаст врагам. В этом мой патриотизм, в этом моя гражданская позиция.


В Москве вино не пьется

– Вы из Подмосковья в Москву добирались, сделав большой 25‑летний крюк жизни в Петербурге. Теперь вы тут окончательно?
– Я же сказал, что вернулся.

– Вы сказали – сбежал.
– Не было возможности. Когда появилась, я осуществил этот переезд. Сегодня я вернулся, и у меня год за три – как быстро, как лихо я живу в Москве. 9 лет – как один день. Не успел оглянуться, уже трубы дома надо менять.
Что важно: я здесь нужен, я здесь живу активно. Не зря ведь инфаркт выскочил, как прыщ, и, слава Богу, исчез. Но он был. И оставил мне только детское удивление: откуда он взялся? По секрету вам еще вот что скажу: многие в Питере до сих пор не верят, что Витя Сухоруков не пьет вина. Но Витя Сухоруков действительно не пьет вина. Он ничего не пьет. Вот удивительно! В Питере пилось, а в Москве не пьется! Хотя кругом угощение. И везде черти с браслетами. А не пьется. Может, действительно человек должен искать не где лучше, сытнее, а где радостнее? Могут сказать, что сытость – тоже радость. Согласен. Ну, наелся. Ну, напился. А дальше что?

– Ваша семья – по-прежнему только сестра и племянник?
– Да, своей семьи у меня нет. Я бобыль, монах, бродяга – как хотите назовите. Когда мне было 30 лет, я еще трудно отвечал на вопрос, почему не женат – сначала догонял поезд, потом присматривался. Даже испуг был на этом пути. А сегодня уже и привычка, вплоть до профессиональной. Я боюсь жить по-другому. Может быть, страх и отбивает у меня охоту что-то поменять в этом вопросе. Я много теряю, безусловно. Но, поскольку у меня есть компенсация этого пробела, наверное, не так сильно это переживаю. Но то, что происходит со мной, конечно, неправильно.

– Чего вы ждете от следующего года?
– Случился у меня тут очередной пунктирный день рождения, звонков было очень много. Почти все говорили: «Желаем здоровья». Каждый раз после этого спрашивал себя: «А когда здоровье есть, чего ты хочешь, Сухоруков?» Труда. У меня такое настроение, что я хочу труда. Я иду к нему, ищу его. Для этого я должен быть в форме, оптимистичный, внушать своим работодателям, что я в полной боевой готовности быть и талантливым, и преданным, и результативным. Я сегодня существую в желании быть нужным.
И тут кризис, нет денег, кина мало. Репетирую сейчас Федора Иоанновича. Сознательно отказался от всех съемок, что намечались, и с сентября у меня одна прямая дорога – в «Царство отца и сына». Иду туда безоглядно всем своим существом. Ради чего? Ради успеха, ради качества. Ради того, чтобы публика пришла и сказала, увидев меня уже на подмостках: «А Витька-то молодец! Он и в театре хорош». У меня же был случай, когда я играл шута в спектакле «Лир», и некий Вульф написал: «Лучше бы он на сцену не выходил». Я не переживаю критику, если она критика. А когда меня одаривают отрицанием, меня это ранит. Не отрицайте меня.