Богдан Ступка: Жена Лариса - мое самое большое достижение

 Богдан Ступка, можно сказать, национальное достояние двух стран – Украины и России. В свои 68 лет он феноменально востребован. Только за последний год с триумфом прошли фильмы «Тарас Бульба» Владимира Бортко, «Сердце на ладони» Кшиштофа Занусси, спектакль «Легенда о Фаусте» в Театре драмы, где Богдан Сильвестрович уже восемь лет служит художественным руководителем. Недавно закончил сниматься в картине Отара Иоселиани «Шантрапа» и опять засобирался на очередные съемки в Москву. Но залогом своего счастья актер считает семью, где сын Остап и внук Дмитрий уже создали актерскую династию Ступок.

 Мы беседуем в кабинете Богдана Сильвестровича, где все стены увешаны картинами и фотографиями, а в шкафу – около десятка наградных статуэток. Но если собрать все призы вместе, то можно легко выложить дорожку по всему Крещатику.

Ульянова удивила моя худоба

– Богдан Сильвестрович, вы практически постоянно снимаетесь в каком-нибудь российском фильме. А как попали в самый первый?

– Михаил Ульянов увидел меня в роли Ореста в картине «Белая птица с черной отметиной» и пригласил сыграть Валерия в свой режиссерский дебют «Самый последний день». До этого мы ни разу не встречались. Когда он вошел в комнату, то, увидев меня – худенького и не очень высокого, был удивлен: «Это вы?» Ведь в картине я выглядел намного крупнее. Я в ответ: «А это вы?» Так мы и познакомились. Работали слаженно, но после премьеры Ульянов очень разочаровался в ленте и сказал, что больше снимать не будет: мол, не хочет пополнять ряды плохих режиссеров. Хотя мне эта картина очень понравилась, она имела успех и у зрителей. Но слова Ульянова так запали в душу, что я, будучи художественным руководителем театра, так ни разу и не осмелился сам поставить спектакль – приглашал только профессионалов.

Тарас Бульба и державная идея

– Проблема профессионалов затронула и картину «Тарас Бульба». У нас столько говорили о том, что повесть Гоголя нужно экранизировать, а теперь возмущаются, что это сделал экс-киевлянин Бортко, но уже для россиян. Что вы об этом думаете?

– У меня нет ощущения, что кто-то вмешивается в нашу кинематографию. И потом: кто мешает Украине создавать фильмы?

Я считаю, что Украина должна «Тараса Бульбу» купить и перевести на украинский язык и только после этого показать гражданам. Родной язык сделает фильм своим и снимет все политические спекуляции. История тех времен тоже не была столь однозначной. Когда читал первый вариант повести «Тарас Бульба» (1835 г., сборник «Миргород»), нашел там объяснение: «свитка – верхняя одежда южных малороссиян». А во второй редакции – 1851 года – уже было, что «свитка – верхняя одежда южных россиян». За пятнадцать лет всё переменилось. И это меня чрезвычайно удивило, даже больше, чем тот факт, что в первом варианте повести Тараса Бульбу не сжигают, как во втором. Ведь этой маленькой поправкой украинцев лишили аутентичности. Имперская традиция существовала и в Речи Посполитой, где наши земли именовались Малой Польской. Даже сейчас мои знакомые в Варшаве говорят, что Львов – малопольский. А для северного соседа мы стали малороссами. И сразу же у нас родился комплекс «меншовартости»: одни – великие, другие – малые. Так что вопросы, поднятые в «Тарасе Бульбе», до сих пор актуальны. Думаю, Гоголь в повести многое закодировал, у нас его невнимательно читали. Говорит же Бульба, что у нас будет свой «руськой цар».

– Вы считаете, что Гоголь намекал на украинскую державную идею?

— Вполне возможно.

Некоторые политики хуже проституток

– Зачем же тогда во втором варианте повести он умертвил главного героя?

—    Чтобы показать, как враги устрашали народ. К тому же ему как художнику нужно было разнообразить события. Поэтому одних казаков расстреливают, Остапа подвешивают на крюк, а Тараса сжигают. Бортко прекрасно рассказывает: для казаков самое важное – воинская доблесть, как и для самураев. В прежние времена каждый настоящий мужчина должен был быть истинным защитником родины. А посмотрите, что сейчас происходит. В политике – ужас! На черное говорят белое, на белое – черное. Аморальные люди на коне! Что они несут с экрана телевизора… Включаешь и видишь не державных мужей, а проституирующих шоуменов. Даже удивительно, что это наше общество, что подобное может существовать. Значит, все это было ранее заложено, а теперь взорвалось, как гнойный нарыв, и разлилось по Украине. Знаете, я склонен больше уважать проститутку, которая зарабатывает своим телом на кусок хлеба, чем политиков, торгующих убежде-ниями.

Иногда шедевр возникает из сопли

– Может, поэтому еще в 1983 году так убедительно сыграли Керенского в картине «Красные колокола». Сергей Бондарчук сразу вас назначил на эту роль?

– Нет. Меня ему рекомендовали ассистенты. Он только спросил: «А что он играет?» – «Мыколу в «Украденном счастье». – «Посмотрим». А на «Мосфильме» тогда была доска, где крепились кнопками фото претендентов на роли. Мою карточку тут же кто-то снял, но ассистентка прикнопила новую – тот же результат, и уже потом она взяла стул и зацепила фото так высоко, чтобы его нельзя было достать! Бондарчук меня все-таки отобрал и попросил сыграть выступление Керенского на трибуне Государственной думы. Я самостоятельно подготовил монолог и показал режиссеру. Он меня отозвал в коридор, угостил сигаретой «Мальборо», которая в 1982 году была редкостью. Стоим мы, курим, и тут Сергей Федорович говорит: «Неинтересно, Богдан, все это уже было. Нужно себя отпустить подсознательно. Понимаешь?» Так мы поговорили, вышли к киногруппе, где Бондарчук уселся около кино-оператора Юсова. И такая тишина воцарилась в зале… Режиссер спросил: «Ну как, уже можно?» И когда раздалась команда «Мотор!», я вдруг почувствовал, как этот монолог из меня словно полился. Сложность была в том, что текст и пластика противоречили друг другу, но в том была изю­минка образа. И вдруг в самый ответственный момент у меня на носу появился пузырь из сопли. Я подумал: «Нужно сказать «стоп», так как не может быть ничего подобного у премьер-министра России!» Но не решился, а просто вытер нос рукой, не выходя из образа, и дальше пошел по тексту: «Эти группки, эти партии…» – и закончил! Бондарчук с Юсовым стали что-то разглядывать в камере. А затем Сергей Федорович повернулся ко мне довольный и показал рукой: мол, классно, еще и с присыпкой! Когда я позже приехал на озвучивание этой сцены, то сколько раз ни пытался ее повторить, не получалось. Так что в фильме остался только синхронный текст со съемки. А Бондарчук вручил мне сосательный леденец и сказал: «Когда я учился у Максимова и хорошо играл отрицательную роль, то он тоже давал мне леденец». (смеется.)

Ради чего кормить комаров на болоте?

– А что вас побуждало с самого начала карьеры соглашаться на отрицательные роли, ведь в СССР такие исполнители не могли рассчитывать на признание властей?

– Потому что в советское время все негативные персонажи были в действительности позитивными, а позитивные – просто извергами. А когда я сыграл Мыколу Задорожного в спектакле «Украденное счастье», то мой герой оказался таким божьим одуванчиком, что восстановил баланс. И я понял: в действительности никто толком не знает, что такое хороший или плохой герой.

– А роль академика Лысенко в «Николае Вавилове»?

– Она мне очень дорога. Когда я приехал на кинопробы к Александру Прошкину, он дал мне почитать сценарий фильма и попросил все тексты Лысенко произносить своими словами. Я стал так выпендриваться, что Прошкин сдался: «Будете сниматься!» Меня покрасили в рыжий цвет – пришлось даже в Киеве на сцене так играть. Прошкин со временем стал изнемогать: «Богдан! Не репетируй постоянно. Ты так строишь из себя Лысенко, что потом войдешь в кадр – и у тебя ничего не получится». А я даже после работы ходил, как Лысенко – с деревянным чемоданчиком, в драповом пальто и кепке. Как-то даже сел на забор около Сельхоз-академии, положил перед собой кепочку, и мне туда набросали два рубля мелочью. По тем временам большие деньги: еще рубль – и бутылка водки! (Смеется.)

– А это правда, что роль Старика в «Своих» была написана для Евгения Матвеева, но он внезапно умер и поэтому пригласили вас?

– Этого мне никто не говорил, но вполне вероятно. Мой герой – полицай, работает на немцев. Но его нельзя назвать предателем. Тогда впервые в кинематографе было показано, кто истинный патриот, а кто нет. Роль давалась сложно. Снимали в болотах под Псковом – комары, грязь. Единственная радость, что ползал в торфянике в компании с Гармашом, Хабенским и Федором Бондарчуком. Сначала, когда снимали только бои в болоте, я стоял с винчестером и думал: «Нужно смываться из этого кино. Мне уже 63 года, а кормлю комаров на болоте, в лесу». Но вдруг Дмитрий Месхиев приступил к съемкам финальной сцены – там, где мой герой хотел пристрелить чекиста, а затем приказал сыну: «Иди, сынок, Родину защищать!» Это была первая психологическая сцена за всю неделю работы. Месхиев сказал: «Давайте посмотрим на мониторчике, как сыграл наш Старик» – и оценил: «Хорошо сыграно! Давайте поаплодируем артисту». Так я остался. Если бы не это – уехал бы! А затем вышел потрясающий фильм, и я получил приз Московского кинофестиваля за лучшую мужскую роль и еще «Нику». Тогда мне вообще повезло. Ведь параллельно со «Своими» я еще снимался в «Водителе для Веры». Летал из Симферополя в Москву, а затем поездом в Псков.

– Что же вас заставляло так над собой издеваться?

– Потрясающие роли и режиссеры – Павел Чухрай и Дмитрий Месхиев. Вдруг на старости лет такая светлая полоса! Кто же это упустит?

– Вы в «Водителе для Веры» играли отца героини Алены Бабенко, тогда дебютантки в кино. Приходилось помогать молодым и необразованным?

– Для этих целей есть режиссер. Тем более что на съемках у нас не было особенного контакта, потому что у молодежи свои прихоти. Но вот когда фильм уже вышел, то наши отношения стали просто родственными. Помню, на Рождество мы с женой приехали во Львов погулять в Старом городе и вдруг видим – из церкви выходит Алена Бабенко. Она тоже приехала во Львов, потому что там праздники отмечаются традиционно. Очень радостная получилась встреча!

«А ты молодец, Ступочка!»

– Когда вы едете к Кшиштофу Занусси или Ежи Гофману, то там позиционируете себя как мэтра кино?

– У меня этого качества нет вообще. В последней картине Иосе­лиани «Шантрапа» я играю небольшую роль. Мы с режиссером познакомились в процессе репетиций. Отар ко мне подошел, обнял и сказал: «Родственная душа! Я тебя так боялся, думал: приедет какая-то звезда и начнет качать права. А ты молодец, Ступочка!» И все время повторял: «Ты такой смешной!» Во мне нет фанаберии, потому что эта болезнь посещает только посредственных актеров.

– На Римском кинофестивале вы получили статуэтку Марка Аврелия как лучший киноактер. Неужели не мелькнула мысль: «Какой я молодец»?

– Боже упаси! Хотя было очень приятно. Для меня каждая новая роль – это как белый лист бумаги для писателя. У нас такая профессия, что нужно все время доказывать, что ты не верблюд. Один провал – и всё!

– Актеры, чтобы создать образ, наблюдают судьбы других людей?

– Кто как. Бертольт Брехт писал, что перед тем, как освоить актерское мастерство, нужно научиться человеческому наблюдению. Когда я играл дядю Ваню –  приехал к маме. Мне тогда было 37 лет. Мама накрыла стол и вдруг стала плакать: «Я должна была быть великой актрисой, но кухня и быт меня заели. А я в 18 лет играла маму Маруси Богуславки!» И она прочитала весь монолог наизусть. А отец стал ее успокаивать: «Мария, может, ты меня любила больше, чем сцену?»  «Да, вот через эту глупую любовь и стала кухаркой!» – не унималась она. А я просто прозрел: увидел в маме моего дядю Ваню. Войницкий в пьесе Чехова говорит: «Из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский, пропала жизнь!» Вот так благодаря маме я понял суть этой роли.

– Россия считает вас своим актером, вот недавно вам вручили премию «Триумф». А кем вы себя считаете?

– Я украинский актер, который снимается в русских фильмах. И за это очень благодарен. У меня много русских друзей. Так же и в Польше, потому что там тоже говорят: «Богдан! Ты наш!» И я отвечаю, что я украинский актер, который снимается в польском кино.

Не остался в Москве из-за мнительности

– Но ведь у вас был рывок в Москву, когда вы приняли предложение перейти в Театр Моссовета.

– Да, у меня тогда сложились неблагоприятные обстоятельства в Украине, и я решил переехать в Москву. Уже обо всем договорился с руководством театра, посоветовался с женой. Но тут взял почитать книжку об актере Романове из киевского театра имени Леси Украинки. Он тоже перешел в Театр Моссовета, готовил роль в спектакле «Милый лжец», жил в гостинице, читал пьесу и умер! А я человек мнительный. Испугался и поехал назад! И не жалею, потому что для человека искусства очень важны корни.

– Ваше самое большое достижение в жизни?

– Моя жена Лариса. Мне с ней очень повезло, ведь актерские семьи редко бывают крепкими. Лариса ради меня и сына оставила карьеру балерины и полностью посвятила себя семье. Она родилась в Баку, закончила хореографическое училище, потом приехала на работу во Львовский оперный театр, где пели на сцене мой отец и дядя. Там мы и познакомились. Я тогда служил в армии, но это не помешало ей предпочесть меня более обеспеченным ухажерам. Если бы не Лариса, моя актерская судьба могла бы сложиться совсем по-другому.

Лилиана Фесенко