Федор Добронравов: Хотим сохранить вкус, хотя время диктует всеядность
До сих пор Федор Добронравов был больше известен как участник скетчкома СТС «6 кадров». Даже несмотря на великолепного Лёху Якименко из «Ликвидации». Но после деревенской комедии «Сваты», 16 серий которой прошли перед самым Новым годом на канале «Россия», артисту, исполнившему роль Ивана Будько, не дают прохода даже в собственном многозвездном Театре сатиры.
До сих пор Федор Добронравов был больше известен как участник скетчкома СТС «6 кадров». Даже несмотря на великолепного Лёху Якименко из «Ликвидации». Но после деревенской комедии «Сваты», 16 серий которой прошли перед самым Новым годом на канале «Россия», артисту, исполнившему роль Ивана Будько, не дают прохода даже в собственном многозвездном Театре сатиры.
Мужчины, поздравляя с успехом, жмут руку. Женщины то и дело прерывают разговор словами восхищения. Добронравов уже нервно посматривает на часы: через два часа играть «Слишком женатого таксиста», а к нему – из интервьюеров целая очередь.
«Собеседник» пробился к свату – Добронравову первым. Мне было что сказать актеру в связи с сериалом. Пока он шел, соседи за стенкой (хотя это слишком громкое название для тонких советских перегородок) так хохотали, что не давали уснуть детям. На мою невежливую просьбу в следующий раз, когда будут сниматься новые серии «Сватов», играть не так смешно, Добронравов ответил интеллигентной улыбкой. Не то чтобы фамилия к подобному такту обязывала – просто актер так долго и трудно шел к своему успеху, что делать вид, как многие, будто теперь хочет от него бежать, не собирается.
Работал слесарем на заводе
– Ваша биография – яркая иллюстрация пресловутого «покорения Москвы». И неудачные поступления были, и общежития, и мытье полов в Третьяковке (хоть место приятное досталось). Как после всего этого вы сохранили веру в себя и желание шутить?
– Я просто очень сильно хотел быть актером. Конечно, мог остаться в Таганроге и быть слесарем, сварщиком, кем я и работал. Но имелась призрачная мечта выходить на сцену (о кино я тогда не помышлял). Цель была иллюзорна, но я к ней упорно шел, хотя на пути возникали одни трудности – больше ничего. Однако судьба позволила мне пройти по ступенечкам: сначала театр в Воронеже, потом «Сатирикон», сейчас Театр сатиры. А еще кино, антреприза, телевидение.
Многие люди, если не все, рождаются немножко актерами – кто-то больше, кто-то меньше. Большой грех, я знаю, не реализовать того, что Бог нам подарил. Мне он, наверное, подарил быть актером.
– Оба сына пошли по вашим стопам. Закрепившись в столице, вы часть их проблем решили?
– На их век проблем тоже хватит. Но кое о чем, что тревожило меня, им задумываться не приходится: о московской прописке, жилье. Я, честно говоря, не жалею ни о чем. То поступательное движение, которое было в нашей семье, создало и ее, и меня как артиста. Сложности нас притерли. Не было бы чего-то, и мы бы в оттенках отношений еще, наверное, разбирались. А так как на нас все обрушилось сразу, мы закалились и проверились в трудных ситуациях. Хорошо, когда денег много. А вот когда плохо, нет никакой надежды и все – сахар, табак, детское питание – по талонам… Наверное, я должен был пережить все это, чтобы прийти к нынешнему своему состоянию..
Ширвиндт берет мягкостью
– Вы 12 лет прослужили в «Сатириконе», когда решили уйти на вольные хлеба. Как Ширвиндт уговорил вас наступить на те же грабли и поступить в Театр сатиры?
– Я три месяца проваландался по Москве. Обзвонил всех знакомых на «Мосфильме», студии Горького. Сказал, что свободен. Уже стали предлагать какую-то работу… А потом раздался звонок от Александра Анатольевича. Не знаю, кто ему сказал… Я думаю, это была Маргарита Александровна Эскина (многолетняя руководительница Дома актера ушла из жизни в 2009 году. – Ред.). Так как мы тесно общались с Домом актера, она могла знать, что я ушел.
Ширвиндт пригласил меня, сказал, что готовится к постановке как раз тот спектакль, который я сегодня вечером играю, и предложил работать. Я попросил взять меня на разовые появления. Он ответил: «У меня театр развалится, если все артисты будут приходить на разовые. Давай в штат». Слава Богу, сработались. Живем душа в душу. Я счастлив, что у меня есть дом. Я для себя решил, что мне тяжело без дома, без тыла. Как бы ни было в театре тяжело, ты знаешь, что есть место, куда ты можешь прийти поплакаться… или похвастаться.
– Чужих успехов в актерских кругах не любят.
– Я такого на себе не замечал. Думаю, эти времена ушли. В Театре сатиры люди все состоявшиеся. Делить нам нечего.
– Чем, по-вашему, отличаются руководители театров с такими схожими названиями?
– Мне нравилась строгость Райкина. И сейчас нравится. «Сатирикон» в плане профессии – сейчас самый сильный театр. Артист, прошедший через «Сатирикон», может работать в любом театре. Очень много людей не выдержали условий этой школы. Райкин ставит дисциплину во главе всего, и я считаю, что это правильно. Он не повторяет дважды. Если ты опоздал на репетицию, он говорит: «Больше не опаздывай». Если опоздал второй раз, он говорит: «Пиши заявление». Это заставляет быть в тонусе. Когда ты видишь, как падают люди… Я привык приходить на спектакль за два часа до начала. Это не насилие над собой, а норма.
Александр Анатольевич Ширвиндт – мягкий. Он берет уважением к тебе как к актеру, как к человеку. Он очень редко сталкивается с тем, чтобы заставлять артиста что-то сделать. Все сами делают. Конечно, все бывает, но обидеть такого человека, как Ширвиндт, сделать гадость ему невозможно.
В Театре сатиры, в отличие от «Сатирикона», где в основном молодые ребята, работают люди, наученные жизнью. Александр Анатольевич сказал – и это не обсуждается. Он никогда не кричит, не повышает голос. Если хочет кого-то поставить на место, делает это с помощью юмора. Так пошутит, что за голову хватаешься.
– На сайте Театра сатиры в разделе, посвященном вам, написано, что «Добронравов много занят в кино, антрепризе, на телевидении, но не в ущерб театру». Знаете какой-то секрет? Остальные все в ущерб на стороне работают, а вы не в ущерб.
– Сложно, конечно. Я просто стараюсь, если это антреприза, просить второй состав. У меня нет актерского самолюбия: «Только я буду играть». Я с удовольствием вторым составом выхожу. Когда видишь людей в своей роли из зала, замечаешь какие-то и свои ошибки, можешь поправить тонкости. А главное, со вторым составом я не подвожу театр. С кино как-то выкручиваемся. Сегодня играю спектакль в Москве – завтра я на съемках в Киеве. Просто живу в поездах. Но это часть профессии.
Чем цензура сильнее, тем юмор лучше
– Я не сравниваю, но Театр сатиры в сочетании с телевидением навевает ассоциации. Наталья Селезнева признавалась, что поначалу артисты шли в «Кабачок «13 стульев» из желания заработать, а потом по разным причинам им было сложно оттуда уйти. Это похоже на вашу ситуацию в «6 кадрах»?
– Похоже. Мы шли на кастинг «6 кадров» из желания работать и заработать. Тогда никто не мог предположить, надолго ли будет этот проект. А когда уже придумали передачу и оставили нас шестерых, мы обрадовались. Мы же родные – по 20, а то и больше лет с ребятами знакомы. В юморе это очень важно – чувствовать свободу общения, а нас никакие барьеры не разделяли. Смешно-несмешно – это доля миллиметра. Не тот поворот головы, взгляд – уже не смешно.
За эти годы мы окончательно притерлись друг к другу. Мы дурачимся на съемках, что-то придумываем. Над нами нет никакого цензора, нам не говорят, как надо шутить, а как не надо. Да у нас и нет желания смешить. Этим мы с «Кабачком» тоже похожи – они не смешили, а жили своими персонажами.
– И при этом жаловались, что на долгое время стали заложниками своих образов.
– У нас нет названий ролей, как были у них – пан Зюзя или пани Моника. И потом, суть даже не в этом. Если хорошо сделаешь работу, люди всегда это заметят. Но народная любовь порой граничит с назойливостью… Я сейчас, направляясь в театр, пересел из-за пробок из машины в метро – старался быть как можно более незаметным. Люди узнают, и тут все зависит от воспитанности человека. Одни просто улыбаются, другие берут мобильный телефон в руку, делая вид, что что-то там ищут, а потом наводят на меня и фотографируют. Без «можно», без «здрасьте» – без ничего.
– Однажды, рассказывая об исполнении роли Сталина в «6 кадрах», вы сказали, что этот образ в скетчкоме вполне оправдан, что в то время тоже было много юмора. Чего же тогда веселого было?
– Да такой же юмор был, как и сейчас. Я читал воспоминания Елены Сергеевны, жены Михаила Булгакова: они закрывались на кухне, и Михаил Афанасьевич рассказывал байки, как его любит Сталин. Смешнее ничего не знаю. Представить еще, что это было в то время, когда не сегодня завтра заложат… везде же уши, все же рядом. Не читали? Это очень смешно…
Вызвал как-то Сталин Булгакова к себе. Собрала жена котомочку: думали же, что всё. Приходит Михаил Афанасьевич «на ковер» в домашнем. Сталин смотрит на него и говорит: «Почему мой самый любимый писатель ходит в тапочках?.. Ворошилов, какой у тебя размер? Снимай сапоги». Булгаков надел сапоги. Сталин стал расспрашивать, как живет Булгаков, и тот пожаловался, что в театре не берут его «Белую гвардию». Иосиф Виссарионович набрал номер: «Сталин говорит. Станиславского! Умер?! Директора театра… Подожди, директор, не умирай! Вы почему-то не принимаете роман «Белая гвардия». Ах, вы уже ставите? Ну, хорошо».
Юмор был всегда. Чем больше закручивают гайки, тем сильнее он просачивается. Вседозволенность дает обратный эффект – уровень юмора сразу падает. Сегодня можно штаны приспустить, с экрана материться – и считать все это юмором.
– На таких шутках сейчас целые состояния делают. Что удерживает вас от этой пошлости?
– Мы сразу договорились о каких-то вещах и стараемся их не делать. Хотя в сценариях, приходящих нам, появляются такие скетчи, от которых мы отказываемся. Через скандал, через продюсеров мы говорим, что такого играть не будем. Ни за какие деньги.
Мы все хотим сохранить вкус, но время диктует всеядность. Вся страна обсуждает, как правильно говорить – йогУрт или йОгурт. Зачем изменять русский язык? Есть иностранные слова – и есть. Англичане за 500 лет не поменяли ни одного слова. Сленг живет своей жизнью. Там не тратят на это деньги, мысли. У нас вдруг почему-то начинают менять: «Ну как же? Ведь так говорит большинство». Не звонЯт, а звОнят. Открываешь словарь ударений – там по два варианта почти через слово. Зачем? Никогда не опирался язык на многих – только на ученые умы, придумавшие подлежащее, сказуемое – так и больше никак. А если опираться на большинство, можно далеко уйти…
Для кого-то я клоун
– Вы во многих фильмах деревенских мужиков играете. Как думаете, почему в последнее время так часто берутся за эту тему?
– Наверное, время пришло. Слишком много уже сняли стрелялок, убегалок и прочих ужасов. Поэтому появляются эти забытые, обаятельные, чистые люди. В городе отношения сложнее. А деревня сохраняет христианские принципы: обиделся – тут же забыл. Мне близко все это: Таганрог – провинциальный город.
– Серьезных персонажей в кино у вас значительно меньше. И почти все они – в картинах Сергея Урсуляка. Например, следователи в «Исаеве» и «Ликвидации».
– Роль Якименко в «Ликвидации» – синтез серьезного и несерьезного. В 2008 году я снялся в фильме «Марево» по мотивам «Старосветских помещиков» и «Как поссорились Иван Иванович (это я) с Иваном Никифоровичем (его сыграл Юрий Стоянов)». Замечательный четырехсерийный фильм, но почему-то лежит на полке. В год Гоголя не пускать его на экран – вот опять же дуристика нашего времени! Сейчас снялся у Валентина Донскова, рабочее название – «Соло на минном поле». Фронтовая история, 43-й год, о заградительном отряде, который был между основными войсками и штрафбатом. Материал очень хороший, молодые ребята играют замечательно. У нас же как сейчас продюсерское кино снимают: «Ой, какой хороший актер. Но под него деньги не дают, он никто». А Валя – молодой режиссер, как-то сумел подтянуть молодых.
Серьезные роли предлагают только те, кто знает меня давно, в основном же дают играть комедийное. Для многих я клоун. На столе лежит кипа сценариев, но я их стараюсь фильтровать. Мне нравится быть разным, я хочу поиграть всё. Что же я, на одного коня сяду и на нем все поле проскачу?.. Хотя выгодно, меньше труда надо. Только слова меняй, остальное все так же. Для этого я слишком люблю свою профессию.
Мужчины, поздравляя с успехом, жмут руку. Женщины то и дело прерывают разговор словами восхищения. Добронравов уже нервно посматривает на часы: через два часа играть «Слишком женатого таксиста», а к нему – из интервьюеров целая очередь.
«Собеседник» пробился к свату – Добронравову первым. Мне было что сказать актеру в связи с сериалом. Пока он шел, соседи за стенкой (хотя это слишком громкое название для тонких советских перегородок) так хохотали, что не давали уснуть детям. На мою невежливую просьбу в следующий раз, когда будут сниматься новые серии «Сватов», играть не так смешно, Добронравов ответил интеллигентной улыбкой. Не то чтобы фамилия к подобному такту обязывала – просто актер так долго и трудно шел к своему успеху, что делать вид, как многие, будто теперь хочет от него бежать, не собирается.
Работал слесарем на заводе
– Ваша биография – яркая иллюстрация пресловутого «покорения Москвы». И неудачные поступления были, и общежития, и мытье полов в Третьяковке (хоть место приятное досталось). Как после всего этого вы сохранили веру в себя и желание шутить?
– Я просто очень сильно хотел быть актером. Конечно, мог остаться в Таганроге и быть слесарем, сварщиком, кем я и работал. Но имелась призрачная мечта выходить на сцену (о кино я тогда не помышлял). Цель была иллюзорна, но я к ней упорно шел, хотя на пути возникали одни трудности – больше ничего. Однако судьба позволила мне пройти по ступенечкам: сначала театр в Воронеже, потом «Сатирикон», сейчас Театр сатиры. А еще кино, антреприза, телевидение.
Многие люди, если не все, рождаются немножко актерами – кто-то больше, кто-то меньше. Большой грех, я знаю, не реализовать того, что Бог нам подарил. Мне он, наверное, подарил быть актером.
– Оба сына пошли по вашим стопам. Закрепившись в столице, вы часть их проблем решили?
– На их век проблем тоже хватит. Но кое о чем, что тревожило меня, им задумываться не приходится: о московской прописке, жилье. Я, честно говоря, не жалею ни о чем. То поступательное движение, которое было в нашей семье, создало и ее, и меня как артиста. Сложности нас притерли. Не было бы чего-то, и мы бы в оттенках отношений еще, наверное, разбирались. А так как на нас все обрушилось сразу, мы закалились и проверились в трудных ситуациях. Хорошо, когда денег много. А вот когда плохо, нет никакой надежды и все – сахар, табак, детское питание – по талонам… Наверное, я должен был пережить все это, чтобы прийти к нынешнему своему состоянию..
Ширвиндт берет мягкостью
– Вы 12 лет прослужили в «Сатириконе», когда решили уйти на вольные хлеба. Как Ширвиндт уговорил вас наступить на те же грабли и поступить в Театр сатиры?
– Я три месяца проваландался по Москве. Обзвонил всех знакомых на «Мосфильме», студии Горького. Сказал, что свободен. Уже стали предлагать какую-то работу… А потом раздался звонок от Александра Анатольевича. Не знаю, кто ему сказал… Я думаю, это была Маргарита Александровна Эскина (многолетняя руководительница Дома актера ушла из жизни в 2009 году. – Ред.). Так как мы тесно общались с Домом актера, она могла знать, что я ушел.
Ширвиндт пригласил меня, сказал, что готовится к постановке как раз тот спектакль, который я сегодня вечером играю, и предложил работать. Я попросил взять меня на разовые появления. Он ответил: «У меня театр развалится, если все артисты будут приходить на разовые. Давай в штат». Слава Богу, сработались. Живем душа в душу. Я счастлив, что у меня есть дом. Я для себя решил, что мне тяжело без дома, без тыла. Как бы ни было в театре тяжело, ты знаешь, что есть место, куда ты можешь прийти поплакаться… или похвастаться.
– Чужих успехов в актерских кругах не любят.
– Я такого на себе не замечал. Думаю, эти времена ушли. В Театре сатиры люди все состоявшиеся. Делить нам нечего.
– Чем, по-вашему, отличаются руководители театров с такими схожими названиями?
– Мне нравилась строгость Райкина. И сейчас нравится. «Сатирикон» в плане профессии – сейчас самый сильный театр. Артист, прошедший через «Сатирикон», может работать в любом театре. Очень много людей не выдержали условий этой школы. Райкин ставит дисциплину во главе всего, и я считаю, что это правильно. Он не повторяет дважды. Если ты опоздал на репетицию, он говорит: «Больше не опаздывай». Если опоздал второй раз, он говорит: «Пиши заявление». Это заставляет быть в тонусе. Когда ты видишь, как падают люди… Я привык приходить на спектакль за два часа до начала. Это не насилие над собой, а норма.
Александр Анатольевич Ширвиндт – мягкий. Он берет уважением к тебе как к актеру, как к человеку. Он очень редко сталкивается с тем, чтобы заставлять артиста что-то сделать. Все сами делают. Конечно, все бывает, но обидеть такого человека, как Ширвиндт, сделать гадость ему невозможно.
В Театре сатиры, в отличие от «Сатирикона», где в основном молодые ребята, работают люди, наученные жизнью. Александр Анатольевич сказал – и это не обсуждается. Он никогда не кричит, не повышает голос. Если хочет кого-то поставить на место, делает это с помощью юмора. Так пошутит, что за голову хватаешься.
– На сайте Театра сатиры в разделе, посвященном вам, написано, что «Добронравов много занят в кино, антрепризе, на телевидении, но не в ущерб театру». Знаете какой-то секрет? Остальные все в ущерб на стороне работают, а вы не в ущерб.
– Сложно, конечно. Я просто стараюсь, если это антреприза, просить второй состав. У меня нет актерского самолюбия: «Только я буду играть». Я с удовольствием вторым составом выхожу. Когда видишь людей в своей роли из зала, замечаешь какие-то и свои ошибки, можешь поправить тонкости. А главное, со вторым составом я не подвожу театр. С кино как-то выкручиваемся. Сегодня играю спектакль в Москве – завтра я на съемках в Киеве. Просто живу в поездах. Но это часть профессии.
Чем цензура сильнее, тем юмор лучше
– Я не сравниваю, но Театр сатиры в сочетании с телевидением навевает ассоциации. Наталья Селезнева признавалась, что поначалу артисты шли в «Кабачок «13 стульев» из желания заработать, а потом по разным причинам им было сложно оттуда уйти. Это похоже на вашу ситуацию в «6 кадрах»?
– Похоже. Мы шли на кастинг «6 кадров» из желания работать и заработать. Тогда никто не мог предположить, надолго ли будет этот проект. А когда уже придумали передачу и оставили нас шестерых, мы обрадовались. Мы же родные – по 20, а то и больше лет с ребятами знакомы. В юморе это очень важно – чувствовать свободу общения, а нас никакие барьеры не разделяли. Смешно-несмешно – это доля миллиметра. Не тот поворот головы, взгляд – уже не смешно.
За эти годы мы окончательно притерлись друг к другу. Мы дурачимся на съемках, что-то придумываем. Над нами нет никакого цензора, нам не говорят, как надо шутить, а как не надо. Да у нас и нет желания смешить. Этим мы с «Кабачком» тоже похожи – они не смешили, а жили своими персонажами.
– И при этом жаловались, что на долгое время стали заложниками своих образов.
– У нас нет названий ролей, как были у них – пан Зюзя или пани Моника. И потом, суть даже не в этом. Если хорошо сделаешь работу, люди всегда это заметят. Но народная любовь порой граничит с назойливостью… Я сейчас, направляясь в театр, пересел из-за пробок из машины в метро – старался быть как можно более незаметным. Люди узнают, и тут все зависит от воспитанности человека. Одни просто улыбаются, другие берут мобильный телефон в руку, делая вид, что что-то там ищут, а потом наводят на меня и фотографируют. Без «можно», без «здрасьте» – без ничего.
– Однажды, рассказывая об исполнении роли Сталина в «6 кадрах», вы сказали, что этот образ в скетчкоме вполне оправдан, что в то время тоже было много юмора. Чего же тогда веселого было?
– Да такой же юмор был, как и сейчас. Я читал воспоминания Елены Сергеевны, жены Михаила Булгакова: они закрывались на кухне, и Михаил Афанасьевич рассказывал байки, как его любит Сталин. Смешнее ничего не знаю. Представить еще, что это было в то время, когда не сегодня завтра заложат… везде же уши, все же рядом. Не читали? Это очень смешно…
Вызвал как-то Сталин Булгакова к себе. Собрала жена котомочку: думали же, что всё. Приходит Михаил Афанасьевич «на ковер» в домашнем. Сталин смотрит на него и говорит: «Почему мой самый любимый писатель ходит в тапочках?.. Ворошилов, какой у тебя размер? Снимай сапоги». Булгаков надел сапоги. Сталин стал расспрашивать, как живет Булгаков, и тот пожаловался, что в театре не берут его «Белую гвардию». Иосиф Виссарионович набрал номер: «Сталин говорит. Станиславского! Умер?! Директора театра… Подожди, директор, не умирай! Вы почему-то не принимаете роман «Белая гвардия». Ах, вы уже ставите? Ну, хорошо».
Юмор был всегда. Чем больше закручивают гайки, тем сильнее он просачивается. Вседозволенность дает обратный эффект – уровень юмора сразу падает. Сегодня можно штаны приспустить, с экрана материться – и считать все это юмором.
– На таких шутках сейчас целые состояния делают. Что удерживает вас от этой пошлости?
– Мы сразу договорились о каких-то вещах и стараемся их не делать. Хотя в сценариях, приходящих нам, появляются такие скетчи, от которых мы отказываемся. Через скандал, через продюсеров мы говорим, что такого играть не будем. Ни за какие деньги.
Мы все хотим сохранить вкус, но время диктует всеядность. Вся страна обсуждает, как правильно говорить – йогУрт или йОгурт. Зачем изменять русский язык? Есть иностранные слова – и есть. Англичане за 500 лет не поменяли ни одного слова. Сленг живет своей жизнью. Там не тратят на это деньги, мысли. У нас вдруг почему-то начинают менять: «Ну как же? Ведь так говорит большинство». Не звонЯт, а звОнят. Открываешь словарь ударений – там по два варианта почти через слово. Зачем? Никогда не опирался язык на многих – только на ученые умы, придумавшие подлежащее, сказуемое – так и больше никак. А если опираться на большинство, можно далеко уйти…
Для кого-то я клоун
– Вы во многих фильмах деревенских мужиков играете. Как думаете, почему в последнее время так часто берутся за эту тему?
– Наверное, время пришло. Слишком много уже сняли стрелялок, убегалок и прочих ужасов. Поэтому появляются эти забытые, обаятельные, чистые люди. В городе отношения сложнее. А деревня сохраняет христианские принципы: обиделся – тут же забыл. Мне близко все это: Таганрог – провинциальный город.
– Серьезных персонажей в кино у вас значительно меньше. И почти все они – в картинах Сергея Урсуляка. Например, следователи в «Исаеве» и «Ликвидации».
– Роль Якименко в «Ликвидации» – синтез серьезного и несерьезного. В 2008 году я снялся в фильме «Марево» по мотивам «Старосветских помещиков» и «Как поссорились Иван Иванович (это я) с Иваном Никифоровичем (его сыграл Юрий Стоянов)». Замечательный четырехсерийный фильм, но почему-то лежит на полке. В год Гоголя не пускать его на экран – вот опять же дуристика нашего времени! Сейчас снялся у Валентина Донскова, рабочее название – «Соло на минном поле». Фронтовая история, 43-й год, о заградительном отряде, который был между основными войсками и штрафбатом. Материал очень хороший, молодые ребята играют замечательно. У нас же как сейчас продюсерское кино снимают: «Ой, какой хороший актер. Но под него деньги не дают, он никто». А Валя – молодой режиссер, как-то сумел подтянуть молодых.
Серьезные роли предлагают только те, кто знает меня давно, в основном же дают играть комедийное. Для многих я клоун. На столе лежит кипа сценариев, но я их стараюсь фильтровать. Мне нравится быть разным, я хочу поиграть всё. Что же я, на одного коня сяду и на нем все поле проскачу?.. Хотя выгодно, меньше труда надо. Только слова меняй, остальное все так же. Для этого я слишком люблю свою профессию.
