Борис Акунин: Пусть они врут и воруют. А мы должны быть порядочными людьми

Известный писатель поделился с Sobesednik.ru воспоминаниями о Советском Союзе и своими философскими взглядами.

В первой части беседы Борис Акунин рассказал о новой книге про Фандорина и планах написать о «Счастливой России».

– Но Советский Союз закончился году в двадцать девятом, а дальше пошел так называемый русский реванш... Вы в «Истории» не касаетесь этого вопроса?

– Я думаю остановиться на семнадцатом годе. Трава на могилах не так еще высока, чтобы трогать последующие события. Боюсь, мне не хватит объективности.

– А в известном смысле вы правы. История в прежнем смысле закончилась с распадом Австро-Венгрии.

– И что же началось?

– Личность не справилась, на Первой мировой сломалась. Дальше – век масс, сетей, коллективов.

– Что вы! История человечества еще вся впереди. Мы пока еще на средней стадии развития. Посмотрите, насколько смягчились нравы, насколько прибавилось человечности, заботы о слабых, заботы об окружающей среде. Ничего этого еще в середине прошлого века не было. Дикости, конечно, еще очень много, но прогресс, безусловно, есть...

– Нравы не смягчились, а измельчали.

– Только в том смысле, что в более спокойные времена нет потребности в высокой драме и трагических переживаниях. Но в этом смысл прогресса – уходить дальше от потрясений, от подростковых эксцессов...

«Для писателя главное – фильтр»

– Просто ни вы, ни я уже будем не нужны в этом новом человечестве.

– Может быть, и не нужны, но на наш век приключений хватит. Это ведь когда еще будет – эпоха всеобщей ответственности и взрослости! Россия, я думаю, пока переживает подростковый возраст. Да и Америка не шибко взрослая. Она слишком верит в силу, в ковбоя на мустанге. Там тоже есть склонность к разрубанию узлов, если не получается их развязать. Самые взрослые общества сегодня – североевропейские. Им, наверное, ментально лет сорок.

– Но там невыносимо скучно жить!

– В молодости – может быть. Но ведь можно путешествовать. А в зрелости покой продуктивен. У человека в возрасте должна быть возможность спокойно осмыслить свою жизнь.

– Вот в Советском Союзе такая возможность была, и культура там была великая.

– Вы имеете в виду «культурную революцию» вроде достижений всеобуча?

– Не только. Советский Союз был сложной системой, а дальше пошло радикальное упрощение.

– Дима, я понял, что вы собою представляете. Вы – поэт. И все ваши теоретические выкладки – это поэзия. С поэзией не спорят.

– Ну да.

– У меня есть такая игра – я пытаюсь докопаться до дна каждого понятия, найти для него ключевое слово. Вот в писателе кодовое слово – «фильтр». Потому что ты пропускаешь всю информацию через себя, отсеивая ненужное и оставляя только то, что пригодится для книги. А в понятии «поэт» – что, по-вашему, ключевое?

– Поэт и есть поэт.

– …«Шаман», я думаю. Камлает, верит сам и заражает своим трансом окружащих.

[:image:]

– Как вы почувствовали, что не можете... не хотите... оставаться в России?

– Очень уж мне не нравится нынешняя российская атмосфера: что мы – прекрасные, а все остальные – ужасные. Я почувствовал, что в такой атмосфере писать не смогу. Все время хочется стоять где-нибудь в пикете. Одиночном. Нет, я лучше буду писать книжки.

– Мне всегда была интересна ваша вера, если она у вас вообще есть...

– Я не атеист, поскольку атеизм – тоже своего рода вера. Скажем так: я открыт всем предложениям.

– А в бессмертие души верите?

– Верить не верю, но очень надеюсь. Это у вас должно быть точное представление о загробном мире, вы же православный. В православии все очень четко обрисовано – вечного ада там нет, он скорее похож на католическое чистилище.

– В ад я не верю, но для некоторых сознательных, целенаправленных злодеев его допускаю.

– А для остальных?

– Остальные как-то сольются с мировой душой.

– Какое же это православие, если мировая душа?

– Православие в том, что я верю в справедливость.

– А я верю в любовь, которая исключает всякую справедливость. Любовь – дело мафиозное, и мы хотим, чтобы нас любили такими, какие мы есть, даже если мы этого не заслуживаем. К черту справедливость.

[:rsame:]

– Вы ее видели, настоящую-то любовь?

– Конечно, видел. И много раз про нее писал. Вот у меня параллельно с «Историей Российского государства» идет серия исторических романов – и там всё про любовь, про любовь, про тысячу лет сплошной любви. Это ведь история одного рода. Без любви он бы не выжил.

– Семейные фотографии вы коллекционируете именно поэтому, как я понимаю...

– Да, меня очень занимает частное и семейное как бастион живой жизни в осаде вражеских полчищ. Вся наша история – про это. Я в каждом новом городе ищу такие фотографии в антикварных магазинах. Из них потом придумываются сюжеты. В Варшаве сейчас тоже нашел несколько. Буду рассматривать. Может быть, они мне что-нибудь расскажут про себя.

– А можете вы вспомнить, как придумали первую историю – «Азазель»?

– Очень ясно. Я вдруг увидел картинку. Совсем как это описано в «Театральном романе». На скамейке сидит девушка, к ней подходит молодой человек, задает какой-то вопрос, крутит барабан револьвера, стреляет. Кстати, при всей фантасмагоричности сюжета «Азазеля» в основе его лежит вполне реальное дело баронессы фон Розен, игуменьи Митрофании. Крупно жульничала ради благотворительных целей. Интересная коллизия.

– Напоследок скажите: что сейчас делать оппозиции? Вроде ничего уже нельзя...

– Прилично себя вести – по контрасту с оппонентами. Пусть они врут и воруют, а мы должны быть порядочными людьми. Не собачиться между собой. Демонстрировать, что наши ценности лучше и что жить по-нашему тоже лучше. Пока с этим как-то не очень выходит, увы.

[:wsame:]