Янис Стрейч: У Артмане на съемках не то что романов – дружб не было

В интервью Sobesednik.ru Янис Стрейч объяснил, как создал свой главный фильм и почему диктат в кино – это правильно

Фото: Янис Стрейч с актрисой Еленой Яковлевой // PhotoXpress

В интервью Sobesednik.ru Янис Стрейч объяснил, как создал свой главный фильм и почему диктат в кино – это правильно.

В первой части беседы мы поговорили с Янисом Стрейчем о Латвии двух эпох – в составе СССР и Европейском союзе.

«За словами мы прячемся от жизни»

– Ромм говорил, что режиссером может быть любой, кто не доказал обратного. Есть какие-то черты, без которых режиссера не бывает?

– Конечно. Первая: чувство кино. Чувство жизненной правды. Как у Станиславского в театре: способность чувствовать органику жизни, то, что за словами. Словами мы выстраиваем ту реальность, которая нас устраивает, уговариваем себя. А за ними, за второй сигнальной системой, которую мы сами создали, чтобы прятаться от реальности, лежит настоящее, и его-то надо видеть, если вы хотите снимать кино. Второе требование: вы должны чувствовать себя создателем маленькой модели мира. А для этого должны твердо знать, чего хотите. Если знаешь, сам Бог помогает, посылая случайности, которые способен оценить только знающий. И третье: режиссер должен уметь смотреть на себя и свою работу чужими глазами. Лучше бы – нелюбящими глазами. Абсолютный закон кино – единоначалие.

– Диктатор вы.

– Абсолютный. Искусство тем и отличается от жизни, что в искусстве это на пользу.

– Но к совету прислушаться можете?

– Всегда! В выборе актера у меня самый большой авторитет – женская часть киногруппы. Это я перенял от японцев. Якобы их правило, что кино надо делать для женщин. Но при выборе героини последнее слово за оператором. И мужчины тоже влюбляются не менее страстно.

[:image:]

«Театр» – это трагедия актрисы без автора»

– У вас очень разные картины, но все отличаются математической стройностью, редким формальным совершенством: это тоже дух Европы?

– Форма нужна только потому, что помогает с другой стороны подойти к содержанию, развязать узел, который у вас на уровне сюжета не развязывается. Вот не знаете вы, как выстроить картину, и тогда придумываете прием, и вокруг него все постепенно выстраивается. Честно вам скажу: я не хотел снимать «Театр».

– Быть не может. Это же, по мнению большинства, ваша главная удача.

– Этого никто не предполагал, я наотрез отказался от него. Мне после фильма «Мой друг – человек несерьезный» хотелось делать современную драму, про то, как прибалтийская семья переезжает на юг. Писать ее я поехал в Пицунду – и, как Шурик, изучая местный колорит, так увлекся, что только к концу срока вспомнил, зачем я в Грузии. Была мрачная ночь, полная мук совести, и вот в таком состоянии меня посетило вдохновение – я понял, как делать «Театр». Ужас превратился в радость творчества. А дальше началась дружба с Моэмом: я, конечно, «Театр» читал – еще в старом, довоенном рижском издании, и впечатления о нем у меня были самые смутные. Пошлятина, банальный любовный треугольник, стареющая актриса... кстати, не такая уж и стареющая, поскольку в романе ей всего-то 37 лет, столько, сколько сейчас моей дочери. А мальчику там вообще 17 – я обоих состарил, потому что иначе это уже какая-то педофилия. Я стал думать: на основании чего, собственно, мы так уверены, что Джулия Ламберт – великая актриса? Как это показать? И тогда мне явилась эта идея – ввести туда автора, он бы нас знакомил с обстоятельствами, разъяснял бы причины... Скажем, Джулия, брошенная молодым любовником, в отчаянии соблазняет своего старого поклонника. А он уже импотент, и как читателю это понять? Тогда автор из соседней комнаты ей кричит: «Джулия, вспомните, сколько ему лет!»

[:image:]

В общем, постепенно у меня стал вырисовываться сюжет: это история совсем не о треугольнике. Это гордость человека труда. Любовник унизил не женщину, а талант, Божий дар. А отчаяние актрисы – от отсутствия автора, потому что она привыкла произносить чужой текст, а тут надо произносить собственный. Вот про этот ужас актера без автора и про гордость таланта я и стал снимать; и увлекся так, что однажды сказал в телефонную трубку: «Моэм слушает». И сам этого не заметил. Честно говоря, теперь, через 37 лет после фильма, я взялся перелистать роман и жутко удивился. Я не нашел в нем некоторых сцен: оказывается, я их придумал, а мне казалось, что всегда так было...

– Скажите уж правду наконец: был роман между Артмане и Калныньшем?

– Бог мой, нет, конечно! Артмане была трудяга, актриса железной самодисциплины, у нее на съемках не то что романов – дружб не было.

– Но вообще у вас получилась очень утешительная картина для всех сколько-нибудь одаренных людей: в жизни мы можем терпеть поражения, а в искусстве берем реванш...

– Вот спасибо вам. Жизнь прожита не зря. Оно, конечно, все наши влюбленности, удачи, неудачи переплавляются в искусство. Я снимал «Театр» в трудное для себя время. У меня разваливался неудачный брак. И вдруг я встретил студентку из Вильнюса, младше меня на девятнадцать лет. Фильм создался на волне нашей любви и скандалов вокруг нас. Сейчас нашей дочери, как я сказал, уже тридцать семь. Эта картина, по сути, подарила мне жену, привела мою жизнь в гармонию. И не надо думать, что искусством можно заменить счастье.

[:wsame:][:wsame:]

Поделиться статьей
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика