Феликсу никогда не стать Фениксом
Мы родились в один день – я и Всероссийская чрезвычайная комиссия. С разницей в 50 лет. 20 декабря. Это наводит на некоторые размышления, хоть я и не верю в гороскопы. Все зимние дети, в особенности Стрельцы, рождаются с жаждой чего-то особенного, сверхчеловеческого. Нам подавай глобальные перемены, колебание мировых струн.
Мы родились в один день – я и Всероссийская чрезвычайная комиссия. С разницей в 50 лет. 20 декабря. Это наводит на некоторые размышления, хоть я и не верю в гороскопы. Все зимние дети, в особенности Стрельцы, рождаются с жаждой чего-то особенного, сверхчеловеческого. Нам подавай глобальные перемены, колебание мировых струн.
Вера только в великое
Я ненавижу ЧеКа – думаю даже, что более омерзительной организации не появлялось в России за всю ее историю. Но я примерно понимаю, откуда она взялась, поскольку главный ее тайный комплекс присущ и мне, родившемуся в тот же день. Просто я его победил, а она не хочет.
Немного истории. Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем была создана 20 декабря 1917 года в Петрограде и полномочия имела мизерные. Выросли они только с началом красного террора, а он-то как раз и был возложен на ведомство Феликса Дзержинского – одной из самых колоритных фигур русской революции. Дзержинский около 9 лет сидел – на каторге, в ссылке, в тюрьмах; проявлял изумительную дерзость при побегах; отличался надежностью, бесстрашием, находчивостью – и при всем этом ему присущ был тот истинно польский, католический фанатизм, который, как считают многие исследователи, определил его участь и личность.
Дзержинскому вообще-то трудно было с людьми. Он любил детей и животных. Человек казался ему чем-то неполноценным, что следовало по-ницшеански преодолевать. У него была психология великого инквизитора. Он не уживался с родней, незадолго до смерти мечтал усыновить ребенка и вырастить его самостоятельно: интересный был бы ребенок. Если что и бросается в глаза в речах и переписке Дзержинского, умершего от обширного инфаркта 20 июля 1926-го, аккурат после знаменитой разгромной речи на экономическом пленуме ЦК, так это категорическое и неизменное недовольство человеческой природой как таковой, мысль о ее несовершенстве, о том, что ее следует преодолеть любой ценой. Ему ненавистны слабость, сомнение, рефлексия. Сам он практикует самоограничение в рахметовском духе...
Никто не скажет о Железном Феликсе, что он был корыстен, эгоцентричен или ленив: ни одного типичного советского бюрократического недостатка. Напротив, советская-то бюрократия и свела его в могилу, это ее он отчаянно ругал в последней своей речи, после которой прожил всего 2 часа.
Дзержинский был жесток, догматичен, узок, яростен – что угодно, но не бывал ни продажен, ни слаб. Это надо признать, если мы вообще хотим понять, что такое ВЧК и почему он ее возглавил. Чрезвычайная комиссия – орган, наделенный гигантскими (и все расширяющимися) полномочиями, задуманный Лениным как высшая контрольная инстанция партии и подотчетный Дзержинскому именно потому, что Ленин – как и сам Дзержинский – большинству соратников не доверял. Он видел в них и снисходительность, и отходчивость, и вороватость, и потакание собственным слабостям – словом, качества, которые отличали в его глазах русский народ: «рохля», «тютя» – говаривал он об этом народе.
А Дзержинский был поляк и католик, человек с жесточайшими принципами – и Ленин поставил на него как на местного Савонаролу; и эта установка на сверхчеловеческое упорство и принципиальность была ему в Дзержинском близка. Иное дело, что Феликс был уж подлинно железный, узкий – как на большинстве портретов и на знаменитом памятнике работы Вучетича, – не интересовавшийся толком ни искусствами, ни науками: меч революции, да и только. Разочаровавшийся католик, он был рожден для подвигов во имя веры – и верил только великому; и это, пожалуй, единственное, что роднит меня и ВЧК.
Дрисня в квадрате и без кавычек
Трагедия заключается в том, что главная черта Железного Феликса – ледяное презрение – была усвоена всей остальной Лубянкой. Всех их – от Путина до тех, кто ловил безобидных советских диссидентов – роднит только одно: глубокая вера в свою избранность и в отвратительность всех прочих. В литературе они ближе всего, пожалуй, к адскому Рэйнберду из «Воспламеняющей взглядом» Кинга: к идейному убийце, искренне верящему, что кто-то из жертв однажды поведет себя нестандартно и тогда у этой жертвы можно будет выспросить Главную Тайну...
Рэйнберд убивал, потому что умел только убивать, но делал это не ради денег и не ради отмщения за свое уродство. Талантливые люди вызывали особенное его любопытство: ведь они не как все. Вот почему Лубянка питает такую слабость к тем, кто хоть чего-то достиг в любой сфере, интеллектуальной либо финансовой. Они все надеются, что эти люди откроют им секрет всевластия. А секрета нет... Они, как Путин, свято уверены, что все мы «дрисня», как формулирует чекист в «Ожоге»; и это недалеко от истины – да только не им об этом говорить, потому что они та же самая дрисня, только в квадрате и без кавычек.
Точней всего эта их черта – презрение к человеческому и жажда сверхчеловеческого – была описана у Аксенова в упомянутом «Ожоге», да еще, пожалуй, у Валерия Тодоровского в «Подвиге». В обоих этих текстах чекист старательно измывается над главным героем, провоцируя его на бунт, а дождавшись этого бунта – всегда довольно жалкого, – говорит с невыразимым презрением: «т-ты… говно шоколадное!» Самый естественный вопрос, который стоило бы им задать: «А ты кто такой?!» Но презрение – сильный, эффектный ход, оно парализует жертву: раз он так меня презирает, наверное, ему можно… значит, он сам что-то умеет, не правда ли? А он ничего не умеет, только бороться с врагами революции, причем врагами революции становятся все, кто ему почему-либо не понравился. В тридцатые, например, во враги народа гребли повально всех – и тех, кто эту революцию ненавидел, и тех, кто ее обожал, и тех, кто делал. Просто надо было грести, чтобы остальные боялись.
Про чекистов говорили, что они всего бескорыстней и чище, – и это в какой-то степени верно: они так любят мучить людей, что это удовольствие заменяет им все другие радости – от воровства до кумовства. Но не думаю, что за это их стоит похвалить. Они истязали ни в чем не повинных людей, отлично зная об их невиновности, с единственной целью: вышибить из них секрет сверхчеловечности. Но как-то все не удавалось. Потому что жертва не могла раскрыть им то, что знала. Проще было признаться, что она рыла тоннель от Бомбея до Лондона.
Что меня роднит с ЧеКа
А сейчас я скажу о самом страшном. О том, что меня с ними действительно роднит, хоть я и не верю ни в какие гороскопы. О том, что человек действительно должен быть преодолен, человеческая природа несовершенна, а главная задача всех живущих – прыгнуть выше головы. То есть об исходной ситуации, о конце и исчерпанности человека, каким мы его знали к началу ХХ века, они догадываются совершенно точно. Нужен новый прорыв. Но достигается он не зверством, не мучительством, даже не аскезой. Его можно достигнуть раскрепощением, творчеством, любовью, самопожертвованием, поиском новизны в искусстве и науке – во всем, что недоступно чекисту... То, что происходит на земле, действительно конечно и скучно, но в поисках нового человека они устремились в подземный ад, потому что прянуть в воздух им не дано. ВЧК со всеми ее дочками – организация для тех, кто всем недоволен и ничего не умеет. В лучшем случае они могут стать Железными Феликсами, как их основатель, но им никогда не стать Небесными Фениксами, о чем все они так страстно мечтают.
Что можно сделать с ними, презирающими всех нас? Ничего особенного. Пожалеть, плюнуть, растереть и пойти дальше, в горние сферы, в которые их не пускают и не пустят никогда.
