Нелюбимый Толстой

Есть множество фильмов, которые приходится досматривать по соображениям профессиональным, но того счастья, которое давал Антониони, или ранний Коппола, или французы конца шестидесятых, нет больше. То ли кино попало в продюсерские руки, которые старательно выкачали оттуда весь воздух непредсказуемости, то ли этого воздуха не осталось в нашей собственной жизни. Кино ведь не врет. Камера не умеет видеть то, чего нет.

Зато я много читаю – из литературы ведь этот воздух не выкачаешь. Я собираюсь сейчас делать достаточно безумную вещь: это будет постановка «Войны и мира» в Малом театре. Отлично сознаю трудность, если не безнадежность своего предприятия.

В последнее время я удивительным образом больше читаю, чем смотрю, потому что кино перестало делать то главное, за что его люблю – доставлять радость. Что говорить о «Войне и мире», когда «Анна Каренина» – общепризнанный читательский хит – решительно никому не нужна? С картиной, которую мы делали двенадцать лет, в которой сыграли Янковский и Абдулов, в которой одна из лучших работ Татьяны Друбич, происходит нечто непонятное: она ведет странную премьерную жизнь. Проходят премьеры в разных городах – в Москве, Петербурге, только что в Париже. В огромном зале на 1700 мест негде яблоку упасть. А прокатчики пожимают плечами – картину никто не видел. Кроме критиков и тех, кто попал на премьеры.

Дело не в том, что скоро на это премьерное существование будет обречена большая часть российского кинематографа: сняли, показали один раз – спасибо. Дело в том, что сам Толстой сегодня как-то подозрительно не нужен, опасен, втайне нелюбим – при всех, разумеется, устных реверансах. Может быть, потому, что толстовская привычка додумывать мысли до конца и видеть вещи без привычного успокоительного флёра для нас сегодня совершенно невыносима?

Вот поэтому я буду ставить Толстого. Этот самый воздух, которого так не хватает, – он ведь тогда и появляется, когда занимаешься безнадежным, невостребованным и беззаконным.

Сергей СОЛОВЬЕВ